Сотворение мира.Книга третья

— Поначалу, как колхоз организовался, мы, как слепые кутята, тыкались то в один угол, то в другой, — сказал Демид Плахотин, — не знали, с какого конца до чего браться. То по едокам колхозные доходы делили, то по имуществу, которое люди в артель сдали. Сколько нареканий выслушали, ощупью, можно сказать, до истины добирались, потому что грамотешки у нас и зараз не хватает. На что товарищ Длугач или же я в Красной Армии служили, неграмотность свою давно ликвидировали, а как уткнемся носом в разные там балансы да бюджеты, головы у нас навроде дубовых чурок станут.

Длугач засмеялся:

— Прислали до нас из Ржанска одного грамотея за бухгалтера, а он одно знает: самогон глушит да девок щупает. Ну и подвел нас под монастырь, проворовался, сукин кот. Допрежь чем в тюрьму его спровадить, товарищи колхозники повели его до нужника и такой акварелью рожу ему разрисовали… Еле мы с Демидом спасли этого горе-бухгалтера от артельного трибунала. Ну, в Ржанске отмыли его в бане, как положено, а потом десять лет вляпали с конфискацией имущества — галстуков да зонтика…

Мрачный лесник Букреев махнул рукой, сказал сердито:

— У этого хлюста ничего и не было, он и наши гроши по городским ресторанам растрынькал.

Стол постепенно пустел, женщины, как это всегда бывает, отделились от мужчин и вели свои разговоры. Дмитрий Данилович слушал огнищан, рассказывал о Дальнем Востоке, а перед вечером, когда все разошлись, посидел на крыльце, покурил и побрел на холм, к тому полю в балке, первому полю, которое пятнадцать лет назад было выделено ему Огнищанским сельсоветом и спасло его семью от голодной смерти.

Балку он узнал сразу, но теперь на ее краях и дальше не было заметно ни одной межи. Везде, сколько было видно, темнела чистая пахота огромного колхозного поля.

Дмитрий Данилович постоял, опустив голову, грустно подумал: «Вот уж истинно — все возвращается на круги своя. Кажется, совсем недавно пахал я с сыновьями это трудное поле, сеял тут ячмень и пшеницу, а теперь вот и поле стало общим, и сыновья мои разлетелись кто куда, и старость подходит… А я снова на этом поле. И все же хорошо, что я вернулся сюда, где все меня знают, уважают за мою работу».

Потом он пошел на кладбище проведать могилу отца. Кладбище над прудом было объято благостной осенней тишиной, усыпано желтыми опавшими листьями. Кое-где подгнил, повалился окружавший кладбище ветхий плетень. Отцовскую могилу Дмитрий Данилович узнал по тяжелому кресту, сделанному из крепких дубовых бревен. В середине креста до сих пор торчало толстое ржавое кольцо. Дмитрий Данилович вспомнил старого Силыча, который делал крест умершему отцу, будто наяву увидел сугробы снега, по которому в ту страшную зиму брела на кладбище цепочка голодных людей, вспомнил все, что было пережито за пятнадцать лет, и, словно отгоняя от себя печальные мысли, сказал:

— Жизнь требует своего. Надо жить и работать.

7

Взнузданная нацистами Германия жила в ту пору своей жизнью, и слишком мало немцев понимало, что направляют их страну к пропасти. К пропасти, которая поглотит тысячи тысяч самих же немцев, что дым и пламя пожаров охватит их родину, и реки слез прольются на горячих развалинах, и останутся неутешными вдовами многие женщины, и неприютными сиротами останутся дети, и долго будет тяготеть над Германией страшное проклятие всех народов Земли.

А пока в немецких городах гремели литавры, трубили победные трубы, алые, с черной свастикой знамена реяли на улицах, железно чеканили шаг солдаты созданного Гитлером нового вермахта, и торжествующие нацисты славили своего фюрера и мечтали о покорении планеты.

Тысячи честных немцев были в те годы расстреляны, повешены, четвертованы палачами «верного Генриха» Гиммлера, тысячи томились в тюрьмах, концлагерях, где их пытали, издевались над ними, унижали их человеческое достоинство.

Были разогнаны профсоюзы. Принят тайный закон «об обороне империи», имеющий целью подготовку к войне. Введена всеобщая воинская повинность и «трудовая повинность». С лихорадочной быстротой строились танки, самолеты, подводные лодки. После так называемого «плебисцита» к Германии была присоединена Саарская область, а вскоре в нарушение Локарнского договора германские войска вступили в демилитаризованную Рейнскую зону.

«Сильный должен господствовать, — поучал Адольф Гитлер своих многочисленных слушателей, — и не должен сливаться со слабым, чтобы не утерять свою силу. Только слабый от рождения может находить это ужасным, но на то он слабый и ограниченный человек. Если этот закон не будет господствовать, тогда всякое движение человечества к высшей жизни невозможно… Как природа мало желает соединения слабых с сильными, так же она выступает против слияния высшей расы с низшей».

Многие духовно развращенные Гитлером немцы уверовали в свое высшее предназначение на земле, в свою «избранность», непреодолимую силу Германии, которая по воле фюрера должна господствовать над всем миром.

Поверил в это и Юрген Раух. Ингеборг вскоре после прихода Гитлера к власти уговорила Юргена идти служить в армию, он окончил военное училище, за три года службы в седьмой пехотной дивизии в Мюнхене был замечен начальством, получил звание майора.

В те годы, при резком увеличении армии, офицеров не хватало, на службу стали призываться даже пожилые капитаны и обер-лейтенанты старой кайзеровской армии, служащие полиции, юристы. Унтер-офицеры направлялись в военные школы.

В конце июня 1934 года произошло событие, которое еще больше возвысило Юргена Рауха. Эти дни запомнились Юргену на всю жизнь.

Поздним вечером его вызвал командующий округом и сказал:

— По сообщению из Берлина, сегодня ночью в Мюнхен должен прилететь рейхсканцлер Гитлер. Он направится в баварское министерство внутренних дел, куда приказано прибыть офицеру из нашего штаба для получения распоряжений рейхсканцлера. В министерство поедете вы, майор Раух.

— А о чем, господин генерал, я должен доложить фюреру? — удивленно спросил Юрген.

Командующий округом пожал плечами, раскурил сигару.

— Этого я и сам не знаю. Мне известно лишь то, что обстановка накалена до предела. Судя по всему, это связано с штурмовыми отрядами. Вы ведь слышали. Раух, о требованиях их руководителя Эрнста Рема? Он давно что-то затевает против Гитлера и хочет, чтобы его штурмовики подчинили себе армию и стали хозяевами положения.

— Мне приходилось слышать, господин генерал, о том, что штурмовики Рема недовольны, — сказал Юрген. — Они утверждают, что национальная революция не принесла пользы никому, кроме фюрера и партийной верхушки, и что пора, как они говорят, взять свою долю пирога.