Сотворение мира.Книга третья

— Придет время — и у них наладится, — утешала Галина, — молодо, говорят, зелено. Авось образумятся.

— А Романа разве не жалко? Бросила его судьба в Испанию, в самое пекло, может, и голову он там сложит. Меньший, Федя, где-то на самой границе служит, ну а, не дай бог, война? Хорошо еще что Каля с Гошей совсем близко живут, в Пустополье.

Сочувствуя Настасье Мартыновне, Галина подробно рассказывала ей о встрече с Романом в Париже, уверяла, что у Романа было отличное настроение, что с ним в Испании опытные товарищи.

В разговорах, в вечерних прогулках по лесу пролетели три коротких дня. На четвертый день, выпросив в колхозе лошадей и тачанку, Дмитрий Данилович проводил Александра с Галиной до станции, обнял их, прощаясь, и пожелал им счастливого пути. Через неделю Александр с женой выехали из Москвы в Берлин.

После таможенной проверки на станции Негорелое они пересели в вагон польского поезда. За окном замелькали унылые, исполосованные межами поля, кривые проселочные дороги, исхлестанные дождями деревянные мадонны на перекрестках, бедные деревни с убогими кладбищами.

— Сплошное нищенство, — сквозь зубы сказал Александр, — а пан Пилсудский и его подручные петушатся, чуть не лопаются от гордости и не перестают бряцать оружием.

— Жалко людей, — с грустью сказала Галина, — не тех, конечно, которые петушатся, а тех, кто живет в этих кособоких хатенках, в непролазной грязи…

— Да, жалко, — отозвался Александр.

В Берлине на вокзале Александерплац их встретили два сотрудника советского посольства. Великолепное здание посольства располагалось на одной из самых красивых и просторных берлинских улиц — Унтер-ден-Линден, усаженной высокими, аккуратно подстриженными липами. В этот же день посол рассказал Александру о положении в стране и предупредил о необходимости быть сдержанным и осторожным в разговорах как с немецкими дипломатами, так и с представителями других стран, среди которых есть немало явных и тайных сторонников Гитлера.

— Тут все построено на доносах, на постоянном подслушивании телефонных разговоров, на провокациях и шантаже, — сказал посол. — Кроме того, многие представители западных стран упорно ставят своей целью одно: обязательно столкнуть Германию с Советским Союзом. Вообще же, товарищ Ставров, я советую вам неделю-другую походить по Берлину, понаблюдать, чтобы иметь собственное представление о том, как под пятой нацистов живут немцы и что составляет сущность их устремлений…

Так началась жизнь Александра и Галины Ставровых в Германии Гитлера — жизнь, наполненная тревогой, напряженностью, ежедневным ощущением подстерегающей со всех сторон опасности. Многое довелось им повидать, и не раз удивлялись они тому, как обещанием сладкой жизни, ядовитой проповедью «избранности» немцев, антисемитизмом, воплями о «жизненном пространстве», якобы не соответствующем тому, что требовалось немецкому населению, угрозами и страхом, тюрьмами и пытками опутали нацисты миллионы людей…

Уже на второй день после приезда в Берлин, стоя у окна, Галина подозвала мужа:

— Посмотри, Саша, на это шествие.

По Унтер-ден-Линден под резкие звуки барабанов и вой дудок четким военным строем шли мальчики и девочки десяти — двенадцати лет. На боку у мальчиков сверкали ножи на ремнях. Несмотря на холодный ветер с дождем и снегом, коленки у всех детей были голыми, и, хотя лица их посинели, все они безукоризненно выдерживали линию колонны и шли, как заправские солдаты.

— Это детская организация нацистов, — объяснила Ставровым сидевшая в комнате девушка-переводчица Оля, — для мальчиков — Дейче Юнгфольк, для девочек — Юнгмедель. А те, чуть повзрослее, которые маршируют во второй колонне, — это гитлерюгенд, молодежная организация. Они вооружены кинжалами, которыми можно проткнуть человека насквозь… На кинжалах выгравирован лозунг «Кровь и честь»…

Оля стала сопровождать Галину на прогулки и в магазины, а по возвращении Галина делилась с мужем своими впечатлениями.

— Понимаешь, Саша, за продуктами везде очереди, но люди стоят молча, будто боятся слово вымолвить, — рассказывала она. — Возле очередей вертятся верзилы в штатском, явные шпики. Магазины, в которых еще остались хозяева-евреи, бойкотируются, там даже таблички висят: «Не покупайте у врагов-евреев». Кофе, сахар, крупу, разные специи — все выдают по карточкам, а промтовары — по ордерам, они называются «бецугшайн». Люди напуганы, не разговаривают друг с другом. Трудно нам будет привыкать к этой обстановке.

Александр угрюмо слушал жену. Он давно не был в Германии и совершенно не узнавал страну, которую когда-то видел иной. Ему и до приезда было известно все, что сделали Гитлер и его подручные за минувшие три года: провокационный поджог рейхстага, суд над Георгием Димитровым — театрализованный фарс, в котором на весь мир оскандалился Герман Геринг; запрещение всех партий, кроме нацистской; массовые аресты коммунистов и социал-демократов; разгон профсоюзов и организация фашистского «Единого трудового фронта»; публичное сожжение книг всех неугодных Геббельсу авторов; демонстративный выход Германии из Лиги Наций; кровавая расправа со своими же сподвижниками — Ремом и сотнями других в «ночь длинных ножей»; мерзкий подлог с так называемым «завещанием» умершего президента Гинденбурга и полный захват власти «фюрером и рейхсканцлером» Адольфом Гитлером; гнусное убийство французского министра иностранных дел Луи Барту и югославского короля Александра, учиненное в Марселе по указке гитлеровцев; комедия плебисцита и «присоединение» к Германии Саарской области; тайный «закон об обороне империи», ставший основой безудержного вооружения; неожиданное вступление немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область; введение всеобщей воинской повинности — все это готовило Германию к запланированной нацистами войне…

Однажды на одном из официальных приемов к Александру подошел сотрудник американского посольства Джордж Хейвуд, сын известного в штате Айдахо лесопромышленника, высокий белокурый парень, сразу располагающий к себе открытой, добродушной улыбкой и мягкостью манер. За несколько дней до этого Александр познакомился с Хейвудом на очередном выступлении Геббельса в министерстве пропаганды, и веселый американец сразу стал держать себя так, словно знал Александра много лет.

— Не думаю, дорогой Ставров, что вам может нравиться обстановка в Берлине, — сказал он, пододвигая Александру бокал рейнвейна. — Что касается меня, то я готов бежать отсюда куда угодно.

— Я вас понимаю, — понизив голос, сказал Александр, — меня тоже не радует то, что делает Гитлер, но и политика вашей страны вызывает недоумение.

— Почему? — спросил Хейвуд.

— Потому что вы, американцы, или не представляете всей опасности, которая нависает над миром, или — а это еще хуже — исподволь ориентируете экспансионистские устремления Гитлера на Восток…

За длинным столом звенели рюмки, звучали нетрезвые голоса людей. На двух собеседников никто, казалось, не обращал внимания, но Хейвуд счел нужным сказать:

— Тут слишком много ушей. Давайте отойдем к той пальме, я угощу вас отличной гаванской сигарой.

Они покинули стол, уселись в кресла в дальнем углу, закурили.

— Вы, дорогой Ставров, правы только отчасти. — Джордж Хейвуд смотрел в потолок и пускал замысловатые клубы дыма. — Конечно, у нас в Америке есть люди, давно связанные с Германией крупным бизнесом. Они патологически ненавидят коммунизм и предвкушают удовольствие незамедлительно вцепиться вам в глотку. Такой бешеный волк, как Гитлер, для них сущая находка, и они не прочь спустить его с цепи.