Сотворение мира.Книга третья

— Я об этом и говорю, — сказал Александр, — с их помощью Гитлер строит подводные лодки, танки, самолеты, финансирует военные заводы, сооружает аэродромы. Не так ли?

— Да, так, — согласился Хейвуд, — но, как известно, Америка состоит не только из этих зубров. Уже одно то, что президент Рузвельт счел необходимым признать вашу коммунистическую страну, говорит о многом. Поверьте, Ставров, с нацизмом нам не по пути.

— Однако вы не только смотрите сквозь пальцы на то, как Гитлер и Муссолини помогают Франко удушить Испанскую республику, но и способствуете политике невмешательства, провозглашенной Англией и Францией…

Хейвуд заразительно засмеялся.

— Насколько я знаю, дорогой мой друг, советский посол Иван Майский заседает в лондонском Комитете по невмешательству и является его полноправным членом.

— Советское правительство верило и все еще продолжает верить в то, что запрещение вмешиваться в гражданскую войну в Испании относится ко всем — понимаете, Хейвуд? — буквально ко всем странам. — Александр явно начинал злиться. — А что происходит на деле? Уважаемый председатель Комитета по невмешательству лорд Плимут и его французский коллега господин Шарль Корбен очень зорко следят за тем, чтобы ни один советский пароход, даже загруженный медикаментами и перевязочными средствами, не дошел до берегов Испании, но при этом стараются не замечать и не подсчитывать количество танков, пушек, пулеметов, снарядов и патронов, которые Гитлер и Муссолини направляют генералу Франко через Португалию. Какое же это невмешательство?

Их разговор прекратился при появлении двух чиновников из ведомства Геббельса, которые давно обратили внимание на уединившихся дипломатов и решили подойти поближе. Хейвуд, подмигнув Александру, дружески распрощался с ним и пошел к столу…

Позже Александр много раз встречался с Хейвудом и успел убедиться в том, что молодой американский дипломат очень порядочный человек, с прогрессивными взглядами и что он искренне ненавидит нацистов. Он, например, дважды информировал Александра о новом «наборе добровольцев» для армии Франко в нескольких военных округах Германии.

Советское посольство сообщало в Москву и о выступлениях Гитлера, Геринга, Геббельса. Все речи нацистских главарей содержали воинственные призывы и были полны угроз по адресу предателей-демократов и «трусливых пацифистов», мешающих немецкому народу «установить в мире новый порядок».

Перед вечером, когда в посольстве заканчивалась работа, Александр и Галина выходили на прогулку. Медленно бродили они по улицам, заходили в кинематограф, но больше всего любили Тиргартен — прекрасный парк в центре Берлина. Даже в холодные осенние дни он не терял своего очарования. Обронившие листву дубы и голые ивы на берегу прудов с темной, свинцовой водой, невнятный шум высоких кедров, светлые беседки на пересечении аллей, по которым молчаливые женщины и мужчины степенно катили нарядные детские коляски… Здесь можно было хоть на час-другой отвлечься от тревожных мыслей, не видеть марширующих солдат и черных отрядов эсэсовцев, не слышать трескучих звуков барабанов и лающих командных окриков.

— Тяжело мне, Саша, — жаловалась Галина, — я и во Франции тосковала, скучала по дому. Но там, в Париже, все было по-другому, а тут ужасно. Ходишь и непрерывно оглядываешься, и тебе постоянно кажется, что вот-вот тебя кто-то оскорбит, ударит, арестует, начнет пытать, загонять иголки под ногти.

Александр с жалостью смотрел на жену. За три недели пребывания в Берлине Галина похудела, осунулась, в ее голосе появилась странная робость, а в глазах никогда не исчезало выражение пугливой настороженности.

— Может быть, Галя, тебе лучше вернуться в Москву? — осторожно спросил он и ласково погладил холодную руку жены. — Ты стала на себя непохожа, нельзя же так. Езжай, милая, поживи дома.

Галина заплакала, прижалась щекой к его плечу.

— Никуда я не поеду.

— Почему? — спросил Александр.

— Я не хочу оставлять тебя одного в этом аду, — всхлипывая, прошептала Галина. — Дома мне станет еще хуже, будут мерещиться всякие страхи…

В этот вечер они гуляли до темноты, поужинали без всякого аппетита и рано легли спать. Утром Галина достала из почтового ящика кипу газет, прочитала нацистский официоз «Фёлькишер беобахтер» и, тихонько вскрикнув, побежала в комнату Александра:

— Вот, Саша, читай!

На первой странице газеты жирным шрифтом было напечатано заявление главы испанских мятежников генерала Франсиско Франко о том, что через три дня руководимые им войска будут в Мадриде.

4

Генерал Франко объявил своим подчиненным и многочисленным корреспондентам, что в ближайшие дни республиканцы будут разгромлены и что он, генерал, назначил парад своим войскам в Мадриде на 7 ноября 1936 года. Южная колонна войск Франко, тесня республиканцев, уже находилась в пятнадцати километрах от Мадрида, и уверенный в победе генерал приказал разработать подробную программу своего торжественного вступления в истерзанную столицу залитой кровью Испании. Одиннадцать оркестров должны были возвестить о въезде победителя-каудильо в покоренный город. Уже до блеска начищали своих коней марокканцы — личный конвой мятежного генерала, а в конюшие Алькоркона, вблизи Мадрида, нетерпеливо бил покрытыми лаком копытами белоснежный арабский скакун, предназначенный самому Франко.

В эти же самые дни решил дать интервью и генерал Эмилио Мола, один из самых жестоких руководителей мятежников, которого хитрый, изворотливый Франко незаметно отодвигал на второй план. Отвечая на вопросы дотошных корреспондентов, угрюмый, неразговорчивый Мола отрубил с солдатской прямолинейностью:

— Четыре колонны наших войск заняли исходные позиции для победоносного наступления на красный Мадрид. Однако штурм республиканского центра в столице начнет и завершит наша тайная пятая колонна, которую никто но видит, никто не знает, но которая уже находится внутри Мадрида. Выступление пятой колонны — дело ближайших дней. По нашему сигналу она мгновенно свернет голову красным смутьянам…

Откровенные заявления генералов не могли не насторожить республиканцев. В Мадриде начались аресты офицеров старой, королевской армии, притаившихся помещиков, всех, кто не вызывал доверия и мог оказаться тайным лазутчиком мятежников. Были пойманы с поличным и казнены агенты Франко, которые, притаившись на крышах домов, подавали условные сигналы вражеским бомбардировщикам или обстреливали из окон и с чердаков мужчин и женщин, строивших баррикады.

Город приготовился к самым жестоким боям. Его окраины опоясали окопы и проволочные заграждения, пулеметные гнезда, скрытые позиции минометов и пушек. И все защитники Мадрида повторяли как боевую клятву слова:

— Они не пройдут!

На участке батальона, с которым находился советский инструктор лейтенант Роман Ставров, бой начался рано утром. Едва только забрезжил хмурый осенний рассвет, как призрачную муть неба прорезали две зеленые ракеты, и сразу же на позиции республиканцев обрушилась вражеская артиллерия. Однако огневой налет не причинил притихшему в окопах батальону никакого вреда. Снаряды рвались далеко позади.

Молоденький адъютант капитана Гуттиереса дернул Романа за рукав.

Стоявшая у дверей блиндажа Леся, стараясь перекричать частые разрывы, быстро перевела вопрос испанца:

— Камарадо Росос! Что они, стрелять не умеют или, может, отсекают нам путь отхода?

— Вернее второе! — закричал Роман. — Но отхода не будет! Уйди в блиндаж, Леся, и прикрой дверь!

Снаряды один за другим полосовали светлеющее небо. Вначале слышался их низкий басовый гул, потом гул повышался, переходил в пронзительный свист, и наконец раздавались утробные, рвущие воздух разрывы. Хотя мятежники вели огонь вдоль всей линии батальона, Роман по обстрелу понял, что основную атаку они начнут правее, в направлении университетского городка, то есть будут наступать левым крылом, которое пока прикрывалось деревьями парка. На этом участке держали оборону другие части, и Роман встревожился, выдержат ли они натиск.