Совьетика

«К тому же я женат»- написал Дермот. Я не ожидала, что он воспримет мои слова настолько лично! И поспешила заверить его, что я и не думала вмешиваться в его личную жизнь.

«А все-таки, если хочешь, мы сможем скоро познакомиться,- написал вскоре Дермот.
– «Ты будешь в Дублине на партийной конференции?»

Естественно, я на нее так и так собиралась. Ради этого мне пришлось, правда, поменяться сменами с одной из коллег – и проработать подряд две смены в один день, что вообще-то запрещено даже западным трудовым законодательством. Я добралась до дома чуть живая. Но на следующий день упрямо поехала в Дублин…

Конференция проходила два дня. Это была моя первая конференция совершенно без Питера и Дирдре рядом и, хотя у меня было уже благодаря им несколько знакомых, таких настоящих друзей, какими были они, все-таки пока не появилось. А среди северян я так пока и никого толком не знала, кроме тех своих односельчан, которые возили меня летом в горы.

Питер познакомил меня в свое время с «юным дарованием» дублинского отделения партии – синеглазым полноватым брюнетом по имени Дуглас, одним из немногих образованных людей в рядах организации. Дуглас был историк, свободно говорил по-ирландски, родом был из артистичной семьи. Первое, что он сказал мне, было:

– А я был у вас в Москве один раз… нелегально, с арабским паспортом. Правда, только в аэропорту.

Я посмотрела на него хорошенько, пытаясь представить себе, как его кто-то мог принять за араба. Что он делал там нелегально и куда летал, я предпочла не спрашивать – я уже заметила, что когда люди начинают хвастаться, лучше ничего не спрашивать у них: они только того и ждут, чтобы начать набивать себе цену, а на самом деле их так распирает, что они и сами вам потом все расскажут.Забегая вперед, скажу, что я не ошиблась.

У меня был с собой большой красивый тульский самовар, который мне очень хотелось вручить Лидеру. Чего мне стоило этот самовар пронести внутрь – это отдельная история: товарищи-телохранители очень опасались покушения, помнили, что была такая Шарлотта Корде и совершенно не представляли себе, что такое самовар… Но обошлось.

Мне хотелось сообщить Ему, что я наконец-то вступила в ряды партии- и во многом благодаря его словам. И я попросила Дугласа меня ему представить. Дуглас так и надулся от гордости – он был рад показать, насколько он значимая фугура («С Пушкиным на дружеской ноге»). Им предстояло вместе сидеть на сцене в президиуме.

– Я ему скажу про тебя, – предупредил Дуглас.- А ты смотри в оба: как увидишь, что он сойдет со сцены…

И я начала смотреть в оба.

Выступления на конференции были очень интересные. Резкие и радикальные: конференция была закрытой и можно было говорить, не стараясь быть «политически корректными» и не стесняясь в выражениях. Пока очередная феминистка тщетно пыталась убедить аудиторию что надо выдвигать кандидатов по гендерному признаку, Дуглас нагнулся к Лидеру и начал что-то шептать ему в ухо. Я была совершенно с выступавшей не согласна, хотя и сама женщина: выбирать человека надо за его достоинства, необходимые для пользы дела; такой «феминизм» сродни культу «первой леди», вообще-то глубоко для женщин оскорбительному: неужели они не могут занять достойное место в обществе без того, чтобы быть чей-то женой или быть допущенными к этому месту в результате гендрерных квот?Я так внутренне закипела, что почти упустила Дугласа и Лидера из виду, как вдруг увидела, что острый и немного насмешливый взгляд его остановился на мне. «Теперь пора! царица спрашивает, чего хотите?»-сказал сам себе Кузнец.

Он бочком сошел со сцены, и мы потихоньку двинулись вдоль колонн навстречу друг другу.

Мы сфотографировались вместе. Я вручила ему самовар и объяснила, что это такое. Мне так много хотелось ему рассказать. О том, как я еще пешком под стол ходила, когда впервые услышала его имя и когда увидела по телевизору Кровавое вокресенье. О том, как майским вечером сидела я когда-то на крыше, окруженная зарослями сирени и думала о только что скончавшемся Бобби Сэндсе. О том, что у нас общий враг. О том, как одиноко было мне столько лет без единомышленников. О том, как важно для человека чувство товарищества. Но я не знала, с чего начать – и как сказать все это за пару минут. И только я набрала в грудь воздуха, чтобы хотя бы попытаться, как он неожиданно наклонился к моему уху и тихо сказал, щекоча меня бородой:

– А Вы очень привлекательная женщина!

Таким голосом, каким Зиночка в «Иване Васильевиче…» говорит царю, что он очень темпераментный мужчина.

И еще:

– Я Вам черкну пару строчек.

Каких строчек? О чем это он собрался мне черкать – и куда? – кроме уже начерканного им мне тут же еще одного автографа?

Этот автограф я потом рассмотрела хорошенько. Финнула помогла мне перевести его с ирландского – конечно, я не показала его ей и не сказала, о ком идет речь. Оказалось, что там было написано «Евгении от *** с любовью». А крестики-нолики в конце означали «объятья и поцелуи». После такого мне стало даже жарко.

Я не знала еще, что с ним на память сфотографировались, наверно, пол-Ирландии. И кто его знает, что он при этом говорит им всем… Но во мне снова проснулась голландка, и я восприняла его буквально.

Сначала я просто не поверила своим ушам. Потом – даже обиделась: я с ним хотела о серьезных вещах поговорить, а он… А еще чуть позже – удивилась. Я- привлекательная женщина? Да я никогда даже не думала о себе в таких терминах… Мне это было как-то неважно.

А может, он прав?

Важно или нет, но это было приятно. Сам того не ведая, он здорово подкрепил мою весьма еще шаткую веру в собственные силы…

Сконфуженная услышанным, вернулась я на свое место. Попыталась снова сосредотичиться на выступлениях. А речь шла об очень серьезных вещах: партия фактически находилась на историческом перекрестке, превращаясь из политического крыла вооруженной организации борцов за объединение своей страны в парламентскую умеренно левую партию. Ее экономическая программа, например, становилась не по дням, а по часам все более и более скромной. В 1979 году в программе партии говорилось, например, что государство должно полностью контролировать экспорт и импорт капитала, и что под народным контролем должны находиться финансы, страхование и все ведущие отрасли промышленности. Что должна быть национализирована добыча и обработка полезных ископаемых. Что никто не должен обладать экономическими средствами для экспуатации других людей. Что в ведущих отраслях хозяйства «не будет места частным предприятиям». А сегодня?…

Есть ли разница между гибкостью, связанной с обстоятельствами и отказом от коренных принципов? И когда говорят, что да, хотят прийти к власти, потому что как же иначе жизнь изменить? – это справедливо, но когда во имя прихода к ней отказываются как раз именно от подлинно революционных перемен, то что от такого прихода к власти на практике изменится?…Я терялась в догадках – так кто же эти люди? Революционеры или ирландские мини-горби? Борцы за свободу или ирландская версия «новых лейбористов»?

Я тогда еще только вникала в положение дел в самой Ирландии. Многого не знала. Среди рядовых членов Шинн Фейн, которых я видела вокруг себя, было много удивительных, замечательных людей – я и по сей день такого же о них мнения и испытываю к ним глубокое уважение. Только вот со временем все больше и больше именно таких людей покидало ее ряды. Кто по возрасту, кто якобы в силу каких-то личных причин…

Но ведь местным людям должно же быть виднее, чем мне, кому здесь можно, а кому нельзя доверять? Да и кто я такая, чтобы с чем-то соглашаться или не соглашаться, если я и в стране-то еще без году неделя? Во-первых, идеальных партий и движений в природе не бывает. Во-вторых, критиковать их по какому бы то ни было поводу в конкретных ирландских условиях означало бы лить воду на мельницу нашего общего врага. Так говорила себе я, если меня что-то в планах и речах моих новых товарищей смущало.