Совьетика
Шрифт:
Алена попыталась еще было извиниться. Но мне после этого просто не хотелось с ней иметь ничего общего.
«Знаешь, Алена, мне так неприятно, словно меня оплевал верблюд в зоопарке»,- написала я ей в прощальном письме.
– «Давай прекратим нашу переписку. Желаю тебе творческих успехов.» ….
***
Меня невзлюбили за что-то партийные женщины- те самые, переодетые мужчинами феминистки. Причем не рядовые, а по большей части среднего звена. Соответственно, имеющие влияние. За что, ей-богу, не знаю, но это факт. Разговаривали они со мной сквозь зубы, сообщения, которые надо было мне передать,
Впрочем, я их не виню… Когда я смотрю на них, я говорю себе с сочувствием и понимаением: “А что ещё таким остается делать ?" Белфастские красавицы, например, спокойно разгуливают по улице днем в пижамных штанах: лень переодеться. Разве я в этом виновата?
Я старалась не замечать этого и делать вид, что все в порядке. И вела себя с подобными созданиями так, словно ничего не замечаю. Подумаешь, важность – что тебя недолюбливает какой-нибудь очередной феминистский сатир женского пола!.. Lekker belangrijk .
Но когда я вернулась с Кубы, и одна добрая пожилая душа мужского пола поведала мне, что есть в партии женщина, которая вслух говорит, что я «корыстно использовала свою ситуацию», чтобы сьездить на Кубу (дело в том, что она сама давно уже мечтает туда съездить, да все никак), я взорвалась.
– Дети у нее у самой есть, у этой вашей умницы? – вспылила я.
– Нет, детей нет, – сказала душа мужского пола, заранее предупредившая меня, что не скажет мне, о ком идет речь.
– И не надо говорить, я и так знаю: это Джилл, правда?
Душа мужского пола стушевалась
– Правда… но только я тебе этого не говорил…
Какая же гадина, честное слово… Извините, но на такой случай у меня просто не нашлось другого слова. Послать бы ей кассету с песней Тупака «You wonder why they call you b***? ”- и записку «Если бы у Вас были собственные дети-инвалиды, Вы бы рассуждали по-другому.» Но я сдержалась в последний момент. Сделать это означало бы опуститься до ее уровня.
Я долго думала, в чем же тут все-таки дело. Может быть, в том, что в отличие от женщин, мужчины в партии – их мужчины ко мне как раз относились очень хорошо?
Но я ведь никогда не злоупотребляла этим. Не уводила ни у кого мужей и даже ни с кем из них не кокетничала. Держалась исключительно по-товарищески – как и с самими женщинами тоже. (Дермот – дело другое, он сам не пользовался уже среди женщин популярностью, и о наших с ним отношениях никто не знал.)
Кроме того, успехом я пользовалась вовсе не среди всех мужчин, а только среди одной весовой – простите, возрастной – категории. «Для тех, кому за 60»… Или ну самую малость меньше.
Почему – я так никогда и не узнала, но какие-то мои личные качества делали меня для этой категории республиканцев совершенно неотразимой. И смех, и грех.
Я не предпринимала для этого никаких усилий – да и зачем бы оно мне было нужно? Я просто была с этими людьми самой собой. Относилась я к ним с большим уважением, но как мужчин их не рассматривала и полагала, что они сами тоже должны трезво оценивать нашу с ними разницу в возрасте и относиться ко мне соответственно. Иногда мне тоже симпатичен какой-нибудь 20-летний парнишка, но я же не хватаю его за коленки с предложением «поехать в горы и предаться там страстной любви», как предложил мне один член местного
парламента весьма преклонного возраста. Надо же соблюдать природную дистанцию, mo chairde !Я бы подумала, что он шутит, если бы не это его жадное хватание за коленки – и не другое предложение на полном серьезе: поехать с ним на Юг, в далекое графство, где никто его в лицо не знает, чтобы продолжать заниматься там именно этим. Черт побери, да он себя в зеркало видел?!
Данный член парламента внешне напоминал Георгия Милляра в роли Кощея Бессмертного – только ростом, в отличие от Милляра, был высок. Я была хорошо знакома с его женой – красивой женщиной намного моложе его. Я знала его дочерей. Как, скажите, я должна была на все это реагировать?
А ведь я ничем не давала ему повода так обо мне думать. Он заехал ко мне как-то раз, когда еще я искала врачебной помощи Лизе в самой Ирландии: посмотреть, чем он, как наш местный депутат, может нам помочь. Я рассказала ему нашу ситуацию, а потом налила стакан чаю и сдобрила его парой анекдотов – советских народных и из своей собственной жизни. Упаси боже, не неприличных!
И одного этого хватило, чтобы сразить его наповал? После этого я его еле выдворила: он все повторял: «Ну, еще что-нибудь расскажи!», пока я не сказала открытым текстом, что мне завтра рано вставать.
Потом он пригласил меня в парламент, где я брала у него интервью. Я все еще не подозревала, какие у него далеко идущие планы. И на обратной дороге (он вызвался подвезти меня, нам было по пути) он начал вдруг говорить мне все эти «гадости, которые порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут»…
Я еще долго надеялась все-таки, что он пошутил. Стала избегать его, когда он звонил мне по телефону – чтобы он понял, что такие шутки не по мне. Но однажды, когда я сидела на ступеньках лестницы дома и говорила по телефону с Фрэнком (честь ему и хвала, Фрэнк, в отличие от прочих своих ровесников, был настоящим другом и настоящим джентльменом!). в дверь ко мне вдруг постучали. Мне не было видно, кто именно, я попросила Фрэнка подождать и открыла дверь.
На пороге стоял наш озабоченный депутат. С улыбкой до ушей.
– Можно мне войти? – спросил он.
Я до такой степени растерялась при виде этого незванного и нежданного гостя, что у меня вырвалось:
– Думаю, что лучше не надо…
И я захлопнула дверь перед его носом.
Потом он позвонил мне и начал выяснять отношения: почему я так поступила.
– А Вы сами не догадываетесь? – спросила я.
– Нет.
– Ну так слушайте… – и я выдала недогадливому депутату все, что я думаю – и о нем, и о его предложении «страстной любви».
На другом конце трубки воцарилось молчание. А потом он сказал:
– Это недоразумение, я пошутил.
Ха, хороши шуточки! Но я дала ему возможность «спасти лицо».
– Я очень надеюсь, что Вы пошутили!- воскликнула я с ударением на слово «надеюсь». – Я готова извиниться перед Вами, если неверно Вас поняла.
Но мои извинения ему не потребовались. Он был обижен, что «рыбка сорвалась с крючка».
– Больше я не подойду к Вам без свидетелей!- холодно сказал он, с таким видом, словно это мне было нужно, чтобы он ко мне без них подходил. Мне стоило большого труда не засмеяться.