Совьетика

Алена попыталась еще было извиниться. Но мне после этого просто не хотелось с ней иметь ничего общего.

«Знаешь, Алена, мне так неприятно, словно меня оплевал верблюд в зоопарке»,- написала я ей в прощальном письме.
– «Давай прекратим нашу переписку. Желаю тебе творческих успехов.» ….

***

Меня невзлюбили за что-то партийные женщины- те самые, переодетые мужчинами феминистки. Причем не рядовые, а по большей части среднего звена. Соответственно, имеющие влияние. За что, ей-богу, не знаю, но это факт. Разговаривали они со мной сквозь зубы, сообщения, которые надо было мне передать, не передавали….

Впрочем, я их не виню… Когда я смотрю на них, я говорю себе с сочувствием и понимаением: “А что ещё таким остается делать ?" Белфастские красавицы, например, спокойно разгуливают по улице днем в пижамных штанах: лень переодеться. Разве я в этом виновата?

Я старалась не замечать этого и делать вид, что все в порядке. И вела себя с подобными созданиями так, словно ничего не замечаю. Подумаешь, важность – что тебя недолюбливает какой-нибудь очередной феминистский сатир женского пола!.. Lekker belangrijk .

Но когда я вернулась с Кубы, и одна добрая пожилая душа мужского пола поведала мне, что есть в партии женщина, которая вслух говорит, что я «корыстно использовала свою ситуацию», чтобы сьездить на Кубу (дело в том, что она сама давно уже мечтает туда съездить, да все никак), я взорвалась.

– Дети у нее у самой есть, у этой вашей умницы? – вспылила я.

– Нет, детей нет, – сказала душа мужского пола, заранее предупредившая меня, что не скажет мне, о ком идет речь.

– И не надо говорить, я и так знаю: это Джилл, правда?

Душа мужского пола стушевалась

– Правда… но только я тебе этого не говорил…

Какая же гадина, честное слово… Извините, но на такой случай у меня просто не нашлось другого слова. Послать бы ей кассету с песней Тупака «You wonder why they call you b***? ”- и записку «Если бы у Вас были собственные дети-инвалиды, Вы бы рассуждали по-другому.» Но я сдержалась в последний момент. Сделать это означало бы опуститься до ее уровня.

Я долго думала, в чем же тут все-таки дело. Может быть, в том, что в отличие от женщин, мужчины в партии – их мужчины ко мне как раз относились очень хорошо?

Но я ведь никогда не злоупотребляла этим. Не уводила ни у кого мужей и даже ни с кем из них не кокетничала. Держалась исключительно по-товарищески – как и с самими женщинами тоже. (Дермот – дело другое, он сам не пользовался уже среди женщин популярностью, и о наших с ним отношениях никто не знал.)

Кроме того, успехом я пользовалась вовсе не среди всех мужчин, а только среди одной весовой – простите, возрастной – категории. «Для тех, кому за 60»… Или ну самую малость меньше.

Почему – я так никогда и не узнала, но какие-то мои личные качества делали меня для этой категории республиканцев совершенно неотразимой. И смех, и грех.

Я не предпринимала для этого никаких усилий – да и зачем бы оно мне было нужно? Я просто была с этими людьми самой собой. Относилась я к ним с большим уважением, но как мужчин их не рассматривала и полагала, что они сами тоже должны трезво оценивать нашу с ними разницу в возрасте и относиться ко мне соответственно. Иногда мне тоже симпатичен какой-нибудь 20-летний парнишка, но я же не хватаю его за коленки с предложением «поехать в горы и предаться там страстной любви», как предложил мне один член местного парламента весьма преклонного возраста. Надо же соблюдать природную дистанцию, mo chairde !

Я бы подумала, что он шутит, если бы не это его жадное хватание за коленки – и не другое предложение на полном серьезе: поехать с ним на Юг, в далекое графство, где никто его в лицо не знает, чтобы продолжать заниматься там именно этим. Черт побери, да он себя в зеркало видел?!

Данный член парламента внешне напоминал Георгия Милляра в роли Кощея Бессмертного – только ростом, в отличие от Милляра, был высок. Я была хорошо знакома с его женой – красивой женщиной намного моложе его. Я знала его дочерей. Как, скажите, я должна была на все это реагировать?

А ведь я ничем не давала ему повода так обо мне думать. Он заехал ко мне как-то раз, когда еще я искала врачебной помощи Лизе в самой Ирландии: посмотреть, чем он, как наш местный депутат, может нам помочь. Я рассказала ему нашу ситуацию, а потом налила стакан чаю и сдобрила его парой анекдотов – советских народных и из своей собственной жизни. Упаси боже, не неприличных!

И одного этого хватило, чтобы сразить его наповал? После этого я его еле выдворила: он все повторял: «Ну, еще что-нибудь расскажи!», пока я не сказала открытым текстом, что мне завтра рано вставать.

Потом он пригласил меня в парламент, где я брала у него интервью. Я все еще не подозревала, какие у него далеко идущие планы. И на обратной дороге (он вызвался подвезти меня, нам было по пути) он начал вдруг говорить мне все эти «гадости, которые порядочная женщина не выдержала бы и пяти минут»…

Я еще долго надеялась все-таки, что он пошутил. Стала избегать его, когда он звонил мне по телефону – чтобы он понял, что такие шутки не по мне. Но однажды, когда я сидела на ступеньках лестницы дома и говорила по телефону с Фрэнком (честь ему и хвала, Фрэнк, в отличие от прочих своих ровесников, был настоящим другом и настоящим джентльменом!). в дверь ко мне вдруг постучали. Мне не было видно, кто именно, я попросила Фрэнка подождать и открыла дверь.

На пороге стоял наш озабоченный депутат. С улыбкой до ушей.

– Можно мне войти? – спросил он.

Я до такой степени растерялась при виде этого незванного и нежданного гостя, что у меня вырвалось:

– Думаю, что лучше не надо…

И я захлопнула дверь перед его носом.

Потом он позвонил мне и начал выяснять отношения: почему я так поступила.

– А Вы сами не догадываетесь? – спросила я.

– Нет.

– Ну так слушайте… – и я выдала недогадливому депутату все, что я думаю – и о нем, и о его предложении «страстной любви».

На другом конце трубки воцарилось молчание. А потом он сказал:

– Это недоразумение, я пошутил.

Ха, хороши шуточки! Но я дала ему возможность «спасти лицо».

– Я очень надеюсь, что Вы пошутили!- воскликнула я с ударением на слово «надеюсь». – Я готова извиниться перед Вами, если неверно Вас поняла.

Но мои извинения ему не потребовались. Он был обижен, что «рыбка сорвалась с крючка».

– Больше я не подойду к Вам без свидетелей!- холодно сказал он, с таким видом, словно это мне было нужно, чтобы он ко мне без них подходил. Мне стоило большого труда не засмеяться.