Совьетика
Шрифт:
Да, я такая. Скользкая! На удочки не ловлюсь. Если ловилась бы, как некоторые, то тоже, глядишь, уже была бы какой-нибудь «восходящей звездой».
А мне не нужно это такой ценой. Мне нужно уважение за мои деловые и личные, а не постельные качества. Мне вообще не были нужны посты и почести – только чувство, что я занимаюсь полезным делом. Конечно, мне хотелось делать большее, чем только листовки разносить. Но как раз ничего больше делать мне не удавалось. Ревнивые женщины (пусть они прочитают мой рассказ, и им станет стыдно!) даже все время «забывали» сообщить мне, когда будет очередное собрание – чтобы я на него не попала. Можно,
Думаете, я не пыталась что-то с этим сделать? Пыталась. Говорила разным людям, чтобы пристроили меня к любому делу – неважно, какому, лишь бы настоящему и такому, где я могла бы быть полезна. Один сослался на то, что в нашем районе «такие уж республиканцы странные: их три местные группировки, и они все борются между собой», но что я должна в такой ситуации делать, не сказал. Другой пообещал дать мне электронный адрес человека, который помог бы мне найти достойное занятие – и не дал.
Когда я напомнила ему об этом пару раз, тоже по электронке, он упорно молчал. Тогда я, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию и удостовериться, что он жив, поинтересовалась у этого молодого человека, а где, собственно, выпускаемый им журнал (на который я подписалась на год, а он прекратил выход после двух номеров) и намекнула, что порядочные редакторы в таких случаях вообще-то возвращают деньги.
Что тут началось! Визг и море крови.
Во-первых, ответ я получила уже через пять минут, хотя до этого он не отвечал на мои письма неделями, Во-вторых, никаких денег он, конечно, возвращать мне не собирался (честно говоря, для меня дело было не в деньгах, а в принципе: обещал что-то сделать – разбейся в лепешку, но сделай. Я же не тянула его за язык насчет того электронного адреса!) . Зато щедро посыпал свое письмо руганью в мой адрес, описывая мне в красках, как, оказывается, «все говорят», что я человек ну просто невозможный.
Конечно, невозможный: пива в баре по кругу на всю компанию не покупаю… от обещаний ожидаю, что их будут исполнять… Кто ж такого будет терпеть-то?
… Между прочим, я очень благодарна теперь тому молодому человеку, что он не дал мне тогда тот злосчастный адрес. Потому, что человек, чей адрес это был, оказался британским шпионом. Уж он-то точно нашел бы, чем мне заняться!…
Про все эти обиды свои я поведала – не называя имен обидчиков – человеку, который мог бы стать самым хорошим моим другом, если бы не возомнил себя кем-то совсем в моей жизни другим…
Дедушка Том – человек поистине замечательный. Он не только читает книги, и у него их есть целый шкаф, но еще и говорит на нескольких языках. А еще это добрейшей души человек, и он был мне всегда искренне симпатичен. С ним у нас было столько общих интересов, что нам всегда было о чем поговорить, и я представляла себе нашу с ним дружбу такой же, как моя дружба с Фрэнком, и гордилась ею. Я никак не ожидала от Тома никаких подвохов. Тем более, что он знал с моих же слов, как я отношусь к ухаживаниям мужчин не моей возрастной категории.
Дедушка Том был женат – и женат очень счастливо. Он так хорошо относился к своей бабушке, что просто сердце радовалось слушать, когда он о ней говорил.
А потом случилась беда. Когда Том был где-то за границей по делам, бабушку его сбил
насмерть в западном Белфасте джойрайдер . К слову, его даже до сих пор не посадили за это – да здравствуют британская свобода и демократия!И у дедушки Тома, как в свое время и у меня, от горя, видимо, стали сдавать нервы. Он был очень-очень одинок. От первого брака у него остались взрослые теперь уже дети, но жили они от него далеко. Первая жена разошлась с ним, к слову, как Алена со мной – из-за того, что он «все время говорил только о политике». «А я даже и не замечал этого за собой»…- искренне удивлялся он.
Когда хоронили его вторую жену, я не смогла заставить себя позвонить ему, потому что совершенно не знаю, что в таких случаях говорить. Словами ведь человека не утешишь. А «бог дал, бог взял», как говорят некоторые католики, или «она теперь на небе»- это вообще не слова, а форменное издевательство. Поэтому я просто послала ему траурную открытку.
– А я так ждал тогда, что ты мне позвонишь… – сказал он мне при случайной нашей встрече через год после этого. – Мне очень помогало, когда люди звонили мне…
Я чистосердечно объяснила ему, почему я не звонила. Потому, что исходила из своего собственного жизненного опыта, а мне от звонков других людей в такой момент было бы только хуже. И мне показалось, что он понял.
«Вот и встретились два одиночества»- поется в известной песне. В известной мере это можно было сказать о нас с ним, только что касается разводимого одиночествами придорожного костра из песни, то каждый из нас вкладывал в этот костер разные дрова. Для меня этот костер был невинным, пионерским, а для дедушки Тома… Очень жаль, что я это слишком поздно поняла.
Тормоза у него совсем отказали, и он после нескольких наших совместных посещений китайского ресторана, где мы вели беседы на лингвистические и политические темы, начал клясться мне в вечной любви.
Моей первой реакцией было бежать от него на край света. Но это был такой славный, такой безобидный и такой несчастный человек, что сделать это было не так-то легко. Мне было его очень жалко. Я пыталась урезонить его, объяснить ему, что дело тут не в любви и уж тем более не во мне: он просто внушил ее себе, от одиночества, и что мы могли бы быть прекрасными друзьями -мы так похожи, у нас даже знак гороскопа один! А разве настоящая дружба – это не здорово?
Но он никак не мог оставить свои надежды… Его фантазии были безграничны, как у настоящей Рыбы.
– Представляешь, что скажет Он, когда увидит нас вместе!- говорил мне Том, имея в виду Лидера. Я попробовала себе представить – и мне чуть не стало дурно…
Во всем ему виделся глубокий смысл, во всем он искал какой-то символизм… Даже в моем небезупречном английском: когда он спросил меня, как отреагировала бы моя мама на его мне признания, а я сказала: «She will kill me” вместо «she would kill me»
Это «will» дало ему каким-то образом надежду на возможность наших с ним отношений! Я слушала его – и видела перед собой гипертрофированную версию самой себя. И от этого становилось неуютно. Я все больше начинала задумываться о своем собственном поведении и отношении к жизни.
Он разговаривал со мной, как подвыпивший Бунша- с царицей: что бы я ни говорила, это всегда было «ну очаровательно, Марфа Васильевна!». К слову, подвыпившим он бывал довольно часто – и тогда он звонил мне поздно вечером и начинал рассказывать прямо по телефону, что, где и когда.