Совьетика
Шрифт:
В школу я пошла сравнительно поздно: в 7,5 лет. Но альтернативой было бы начать ее на полгода раньше, чем полагалось, а бабушка всегда говорила мне: «Вырастешь, милок, успеешь! Зато потом детства уже не вернешь.» И я это твердо запомнила.
Мне повезло – в том смысле, что я попала в маленькую, спокойную, даже несколько партиархальную школу, напоминавшую по своей атмосфере тихий заросший водорослями пруд. Большинство детей из нашего квартала ходили в другую – образцово-показательно-огромную, с гигантским количеством детей из ближних новостроек, которые все свое дошкольное детство провели у бабушек в деревнях и не знали поэтому ни балетов, ни опер. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для их интеллектуального развития, а иногда даже – и для поведения (им трудно было привыкнуть к городскому образу жизни).
Но когда мама пришла записывать меня туда, она опоздала – и я думаю, что к лучшему. Наша школа занимала два дореволюционных еще здания вдоль трамвайной линии, в 20 минутах ходьбы от нашего дома. По дороге к ней надо было пересекать несколько опасных
Здания были обнесены забором, а между ними – просторный двор, пригодный для занятий физкультурой и торжественных линеек. Там же мы обычно всем классом фотографировались. Правое здание, поменьше было для начальной школы, левое, с большим актовым залом на втором этаже – для школы средней. Полы в обоих зданиях были деревянные, коричнево-красноватого оттенка, натирали их опилками с каким-то маслом, оставлявшим красноватые следы на одежде, если на пол упасть. Уборщица, тетя Зоя, была очень суровой, и ребята ее побаивались. Озорников она гоняла тряпкой. Британские дети подали бы на нее в суд за нарушение их прав человека.
Школой «правила» директриса Анастасия Ивановна – такая же вечная, как сами школьные здания, величавая дама без возраста с толстым слоем пудры на лице и в нескончаемых розоватого оттенка костюмах. Она не ходила, а плыла по воздуху как пава, слегка отставив при этом мизинчик. Преподавала она историю и преподавательница была так себе: вместо объяснения заставляла нас самих на уроке по очереди читать вслух соответствующие страницы учебника.
Когда я пошла в первый класс, я некоторое время не осознавала еще, насколько крутой это был поворот в моей жизни. На целые 10 лет. «В первый раз в первый класс» запомнилось только морем белых бантов и фартуков (такая у нас была парадная форма) и болью в животе – от того, что надо было на несколько часов разлучаться с родными. Никого из своих одноклассников я не знала. Зато моя первая учительница была знакома с моей мамой: ее младшая сестра когда-то училась в одном с мамой классе.
С первой учительницей мне очень повезло: Нелли Тимофеевна была энергичная, добрая, душевная, как вторая мама. Из таких учителей, которые на самом деле, не по-книжному любят Родину и ребят. Правда, моя подруга Алла Колесникова говорит, что у нее бывали любимчики (и что я, как отличница, была одной из них), но у кого из учителей их не было? Уже через пару недель я перестала школу бояться. Единственным страхом остались школьные горячие обеды: нас уводили в соседнее здание в школьный буфет, и Нелли Тимофеевна не успокаивалась, пока ты не сьешь свою порцию. Я давилась хлебными наполовину котлетами, которые возненавидела за один запах, но Нелли Тимофеевна была неумолима. Тогда я начала прятать их в карман фартука вместе с макаронами. Котлеты за мной подъедала одна из наших классных толстушек Лена (толстушек у нас было две- Лена и Алла, а Лен у нас в классе было целых 6 человек!). Макароны я выбрасывала в траву по дороге домой, пока Нелли Тимофеевна нас с Леной не застукала. После этого я сказала дома, что не хочу питаться в школе, и меня от обедов освободили. Обеды, кстати, стоили копейки, а кипяченым горячим молоком ребят поили бесплатно. Теперь я сидела одна в классе и ждала, пока ребята вернутся из соседнего здания с обеда. Так начался мой проклятый индивидуализм…
Вторым страхом были дни, когда Нелли Тимофеевна болела. Болела чаще всего не она сама, а ее единственный сын, Леша, который был на пару лет младше нас. В эти дни вместо Нелли Тимофеевны к нам приходила учительница третьего класса Валентина Николаевна, которую я боялась как огня, хотя лично ко мне она относилась хорошо. Она даже называла меня «луч света в темном царстве». Но я все равно ее боялась. Просто Валентина Николаевна была большой насмешницей, и я почти физически страдала, видя, как она высмеивает наших ребят. Мне не доставалось только потому, что я хорошо училась. Но зато она упорно – не знаю почему – называла меня “Калашник;ва”. (Меня это страшно раздражало, но ничего сказать я не смела – была еще слишком для того мала.) Ее муж работал на том же заводе, что и мой дедушка.
Валентина Николаевна вообще производила впечатление какой-то хулиганки. Помню, как виртуозно она обходилась со словами: когда мы пожаловались, что название истории, которую нам задали прочитать дома- «Твои друзья в других странах»- , не помещается в нашем дневнике, куда мы записывали домашние задания, она отреагировала моментально:
– Напишите просто – «тв.др. в др. стр.»!
В классе нас было 23 человека. Меня посадили на парту у окна с мальчиком по имени Вадик. У Вадика были вечно розовые щеки, светло-коричневая челка на глаза и забавный высокий голос как у Буратино. Он хорошо пел в школьном хоре. Ко мне он относился с уважением. Вадик был вполне нормальным соседом; мы целых 4 года хорошо с ним уживались. Только в 5 классе, когда нам самим разрешили выбирать, с кем сидеть – после того, как нас объединили с классом соседним, и нас стало целых 37 человек! – я оказалась за одной партой с Аллой. До этого мы
с ней не особенно дружили, но сидеть вместе с девочкой нам обеим казалось к тому возрасту гораздо более естественным. Культура, в которой мы воспитывались, была такова, что девочки с мальчиками играли вместе только до определенного возраста, а потом как-то само собой, а не потому, что нас кто-то заставлял, начиналась сегрегация. В раннем детстве я здорово дружила с Витей, сыном маминой коллеги с улицы Сакко и Ванцетти, который был на 4 года младше меня. Он никак не мог запомнить мою фамилию и все называл меня Женей Калачевой. Мы с мамой ездили к его родителям на дачу, где мы с ним лазали по вишням пока его папа – неслыханное для мужчины дело!- жарил вкуснющие шашлыки. Еще мы переодевались в разные костюмы у него дома и устраивали, как сказали бы теперь, костюмированное шоу. У него были славные бабушка и дедушка. Бабушка всегда нарезала нам свежих ароматных флоксов из сада, когда мы шли домой…Но лет с 10-11 никто из нас с мальчишками уже кроме как по делу не общался. Просто у нас не было никаких общих интересов: у них был свой мир и свои игры, у нас – свои. Не знаю, какую роль в этом играло то, что если бы мальчик с девочкой дружили, их почти наверняка дразнили бы: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» и спрашивали, когда свадьба. Это считалось чем-то очень постыдным. Но думаю, что если бы мне встретился мальчик, с которым у меня были действительно общие интересы, дразнилки меня не испугали бы. Но в нашем классе… Мальчишки были какими-то недорослями: гоняли как сумасшедшие по коридору и хлопали друг друга портфелями по затылкам. Говорить с ними было не о чем. Они были совсем еще дети – даже в 14-15 лет. Я и мои подруги их со скрытой брезгливостью сторонились. Были и такие девочки, которые в старших классах уже начинали по вечерам стоять на углу с этими же мальчишками, но их было мало, и ими мы брезговали не меньше, чем первыми. Почему-то считалось, что в 6-7 классах этот вопрос для нас должен был быть насущным: как его тогда формулировали, «может ли девочка дружить с мальчиком?» Дружить, кстати, в нормальном человеческом смысле слова, а не в современном. Но он не был для нас насущным, этот вопрос.. Когда моя классная руководительница задала его мне на классном часу, я искренне возмутилась – за кого она меня принимает?
– Тамара Петровна, да мне-то какое дело? Кто хочет, пусть дружит, кто им мешает?
– Ну Женя, вот скажи нам, как бы ты хотела, чтобы мальчики себя с девочками вели?
– Да никак, Тамара Петровна! Мне вообще ничего от них не хочется. Мне совершенно все равно, как они к нам относятся!
Я говорила совершенно искренне. Когда в 8 классе два придурка, как я их в связи с этой историей охарактеризовала, Коля и Леня, попробовали один раз ждать нас с Аллой возле школы после урока, чтобы вместе пойти по домам, мы с ней быстро смекнули в чем дело и, не доходя до них, повернули в совершенно другую сторону, оставив их стоять с открытыми ртами. Мама хохотала, когда я ей на них пожаловалась. А я была возмущена.
Я никогда не стремилась в жизни побыстрее стать старше, чем я есть. Фантазии не в счет, я никогда не вела себя в реальности в соответствии с ними. Возможно, я уже тогда понимала, что процесс этот необратимый. И в 15-16 лет я твердо знала, что я еще ребенок, и что мне некуда торопиться. В качестве взрослой меня ждет еще вся жизнь.
…В отличие от большинства своих одноклассников, я уже умела читать, когда пошла в школу. На уроках было легко, мне даже казалось странным, что меня заставляют читать по слогам, когда я давно уже могу читать бегло. С математикой тоже не было никаких проблем. А вот с прописями – были. Дома я научилась писать печатными буквами, а перейти на письменные и аккуратно их выводить оказалось очень трудно. У меня даже было несколько «троек» в прописях – первые и последние «тройки» за всю мою школьную жизнь. Кроме чтения, математики и правописания, у нас были уроки труда, рисования, физкультуры и пения. Во втором классе к ним добавились природоведение и русский язык. Все их, кроме пения, вела Нелли Тимофеевна. На уроки пения раз в неделю к нам приходила с огромным аккордеоном Вера Сергеевна – белоруска, бывшая партизанка, очень боевая блондинка с огромным пучком на голове. Помню, как я переживала, когда она, диктуя нам слова какой-то детской песни, настаивала на том, что слово «бельчата» надо писать без мягкого знака, потому что его нет в слове «белка» – а я-то точно знала, что в «бельчатах» есть мягкий знак… Вера Сергеевна пыталась учить нас нотной грамоте, но только самым ее азам: как какой нотный знак пишется. А еще мы распевали песни о Ленине и о революции и народную на не совсем понятном нам языке – «О, чiя це хатынка»
Вскоре, в ноябре нашего первого класса, нас приняли в октябрята, и у нас появились вожатые – старшие девочки из 6 класса. Мы ходили гордые как петухи! Нелли Тимофеевна была полна энергии: она то готовила с нами монтаж из стихотворений об Октябре, то разучивала с нами танец снежинок к новогоднему утреннику. В третьем классе она создала вместе с нами кукольный театр. Репетировали маршаковский «Теремок» мы прямо на уроках. Я была Лисой, Вадик – Петухом. Я вообще-то никогда не любила публичных выступлений. И до сих пор их не люблю. Но когда ты играешь роль за ширмой, как-то проще. Мы отдавали репетициям все свое свободное время – и, к нашему собственному удивлению, победили на городском смотре детских кукольных театров, где нашими соперниками были ребята постарше, да и к тому же еще почти профессионалы: из кукольного кружка при самом городском Дворце Пионеров! Они лучше водили кукол по сцене, но мы зато были более спонтанными актерами. И потому больше понравились жюри.