Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Том 1. Немые фильмы (1918-1935)

— Да вот, вернулась…

Она потупилась было, но сразу же вскинула голову, смело принимая встречный взгляд.

— Не убежишь больше?

— Хватит, набегалась.

— Не понравился Ашхабад?

— Почему же… красивый город, приятный для взгляда, только воздух в нем тяжелый. Как будто там постоянно палые листья жгут… Знаешь, я тебя по телевизору видела!

— Когда это?

— С ашхабадского ипподрома скачки транслировали.

Аннали нарочито напустил на себя важный вид, приосанился.

— A-а, это когда нам с Хурмой приз достался?

— Разве?

— А что, неужто не показали? Жалость какая!

Анали был искренне огорчен. Хурма успокоила:

— Показали, не волнуйся. Только зачем ты второе имя лошади велел назвать?

— Она была так записана. Это представитель наш, ишак, без моего ведома исправил: мол, по документам она официально Ласточкой числится.

— Ты мне то же говорил.

Аннали отвел глаза.

— Так было. А потом — ты уехала. Что мне осталось, кроме твоего имени?

Они помолчали.

Собравшись с духом, чтобы сразу поставить все точки над «и», Хурма сказала:

— Аннали, вот ты стоишь, разговариваешь со мной, как прежде. Тебе не противно стоять со мной? Ведь я тебя обманула, как бессовестная.

Аннали трудно сглотнул. Желваки его набухли. И опали. Голос был тих.

— Нет, ты не обманула, ты меня заживо сожгла.

— Вот видишь!

— Погоди. Сожгла… Но кто из нас не ошибается? Если за каждую ошибку мы станем казнить друг друга, мир обезлюдеет. Утром ты шла с лопатой на плече. Я посмотрел на тебя и понял, что ты осталась для меня той же, прежней Хурмой, и никакого зла у меня нет, и прощать мне тебя не за что. Это я прежде думал, что трудно будет простить, когда ты вернешься. Оказалось, совсем просто, надо только посмотреть на тебя. Придешь сегодня вечером к ореховому дереву?

— Глупый… — сказала Хурма и отвернулась, чтобы скрыть вдруг брызнувшие слезы.

— Ты что? — забеспокоился Аннали. — Я что-нибудь не так сказал?

— Глупый… — повторила она и засмеялась сквозь слезы.

Им было по пути, но в селе не принято, чтобы парень провожал девушку, и потому они пошли в разные стороны. Через несколько шагов Аннали обернулся и увидел, что Хурма тоже оглянулась. Сумерки уже густели, но он видел каждую черточку ее бесконечно дорогого лица. Она тоже видела каждую черточку его лица. И улыбку увидела, когда они разом, словно сговорившись, улыбнулись друг другу.

X. ЖЕЛАННАЯ

То, что поездка Хурмы была не просто желанием повидаться с родителями, вскоре стало ясно Эмину-ага. Сперва он только покряхтывал да вздыхал, искоса бросая на сына вопрошающие взгляды. Ничего не говорила Аннагуль-эдже. Карагыз стала засиживаться допоздна у подруг. Возвращаясь, бочком проскальзывала в свою комнату. Что до Нурмурада, то он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, поступок Хурмы, в истинном характере которого он не сомневался ни минуты, вроде бы развязывал ему руки, избавлял от необходимости делать первым шаг к разрыву. В то же время не проходило чувство вины по отношению к Хурме. И он почти обрадовался, когда Эмин-ага сказал:

— Надо ехать в Кара-Кала.

Сказано это было не слишком настойчиво, скорее полувопросительно. И взгляд отцовский словно бы спрашивал, советовался, как, мол, быть. Обычно Эмин-ага всегда знал, как быть, и эта его нерешительность на какую-то секунду заставила Нурмурада почувствовать, что отец стареет, нуждается в поддержке сына, что хоть и тщится утвердить свою власть в доме, а с радостью прислонился бы к чьему-нибудь плечу.

Нурмураду стало жаль его, захотелось как-то проявить свою ласку. Но сделать это было трудно, ибо отношения отца с сыном строились не на внешнем проявлении чувств. И Нурмурад сказал лишь:

— Стоит ли?

— Стоит, сын, — голос Эмина-ага прозвучал тверже, — стоит. С кем бы ты ни вернулся назад, а съездить надо.

Нурмурад поехал, не сознавая толком, чего же он хочет, как себя вести. Однако и на этот раз Хурма избавила его от раздумий и колебаний.

— Достаточно с меня одной ошибки, — заявила она. — Если даже знать буду, что мне это смертью грозит, все равно не изменю решения.

— Никто тебе не грозит, — с досадой сказал Нурмурад, которому был весьма тягостен разговор. — Тебя и первый раз силком никто не тащил, сама решила.

Хурма вспыхнула:

— Решила! И поплатилась за это. Теперь решаю по-другому. Можешь меня винить сколько тебе угодно.

— Ладно, — сказал Нурмурад примирительно, — оба мы дров наломали, оба хороши, чего уж винить.

Хурма тоже остыла, заморгала, готовясь заплакать, шмыгнула носом.

— Ты же сам… сам говорил… Айджемал у тебя… а моя судьба, наверное, здесь… здесь она…

— Выйдешь за него замуж? — помолчав, тихо спросил Нурмурад. — Он хороший парень?

Хурма отвернулась, помедлила с ответом.

— Не знаю еще… Ты, пожалуйста, не приезжай сюда больше, ладно? А то я теряюсь, мысли в кучу не соберу. Ты свою долю ищи там, у себя, не надо меня больше мучить, не приезжай…

У Нурмурада появилось вдруг ощущение какого-то шаткого равновесия, когда все зависит от легонького толчка. Возникла уверенность, что все сейчас зависит от него — как он скажет, так и будет. И он, растерявшись от этой внезапной ответственности, вспомнив усталые, ищущие отцовские глаза, представив тягостную атмосферу, что установилась в доме с отъездом Хурмы, уже открыл было рот, чтобы высказать свое решение согласно нормам Кодекса о семье и браке.

Его опередила Хурма. Невесть каким образом она разгадала его намерение, но в глазах ее метнулся непритворный страх.

— Нет, нет, только не это! — воскликнула она. — К тебе я не вернусь!

И Нурмурад перевел дыхание, словно вынырнул с неодолимой глубины.

— Ты молодец, девушка! — благодарно улыбнулся он, а холодок едва не совершенного опрометчивого поступка еще полз по спине. — Ты молодец, желаю тебе счастья. — Он протянул для пожатия руку. — Держи в залог дружбы!

Хурма смотрела на него без обиды, с любопытством смотрела. Однако руку подать не спешила, даже за спину ее спрятала. И он понял.

— Ладно… Серхен-ага дома? Проститься бы…

— Не надо, — сказала Хурма. — Отец предупредил, что на самый дальний участок пойдет работать.

— Но он же знал, что я…

— Знал. Но отец доверяет мне. Мама болеет, к ней нельзя, там женщины у нее. Ты езжай, не беспокойся, они не обидятся.

— Ты тоже не обижайся, что так получилось, — через силу попросил Нурмурад.

Лицо горело, словно пощечин надавали, но он был даже благодарен за это, ибо символические пощечины давали ему право считать себя в определенной мере очищенным от вины перед Хурмой.