Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны

Только сталинское «военно-мобилизационное» государство могло потребовать от граждан такого самопожертвования в военное время [25] , к чему психологически готовило их с 1930-х гг., опираясь на широкий арсенал драконовских трудовых декретов. Следовавшие один за другим с 26 июня 1940 г. по 19 октября 1940 г. законы о труде вводили уголовную ответственность за нарушение трудовой дисциплины, увеличивали продолжительность рабочего дня до 8 часов, устанавливали шестидневную рабочую неделю и, в конце концов, узаконили прикрепление работника к определенному рабочему месту. Как утверждает Бернд Бонвеч, «рабочие были полностью мобилизованы» еще до вторжения стран «Оси». Под пристальным надзором сталинского приспешника Льва Мехлиса, наркома госконтроля, советское производство вооружений росло бешеными темпами.

25

Черепанов В. В. Власть и война. С. 183.

Действительно, советская экономика была «военной экономикой в мирное время». За годы войны ей удалось намного превзойти немецкую, невзирая на катастрофические потери и дезорганизацию после нападения в июне 1941 г. [26]

С наступлением вермахта и первыми поражениями Советский Союз столкнулся с «последним препятствием», ограничивавшим его «возможности вести войну», – хронической нехваткой рабочих рук [27] . Компенсировать ее можно было, лишь мобилизовав миллионы женщин и юных людей. Но «в экстремальных условиях» войны, когда резко сократилось потребление, политические, то есть «внеэкономические», механизмы стали более эффективными для поддержания военного производства [28] .

26

Бернд Бонвеч ссылается здесь на: Sapir J. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg 1941 bis 1945: der “Grosse Vaterl"andische Krieg” // Jahrbuch f"ur historische Kommunismusforschung. 2005. S. 19–21.

27

Barber J., Harrison M. The Soviet Home Front, 1941-45. P. 143–145.

28

Сомов В. А.

Потому что была война… Внеэкономические факторы трудовой мотивации в годы Великой Отечественной войны (1941–1945). Н. Новгород, 2004. С. 6–7: «В тяжелых условиях войны заинтересованность трудящихся в материальной выгоде как мотивации труда не имела решающего значения. Внеэкономические факторы трудовой мотивации, не связанные с прямым материальным стимулированием или материальными условиями труда».

Вопрос о механизмах, с помощью которых сталинское государство мобилизовало советских граждан на изнурительную, но, в конечном счете, победоносную войну, разделил историков – восточных и западных [29] . Принимая во внимание огромные человеческие потери, понесенные советским народом в войне, – около 27 млн погибших, не удивительно, что участие в войне рассматривали как исполнение «священного долга» перед родиной, и мало кто из историков, как советских, так и постсоветских, считал возможным оценивать это критически. Даже когда некоторые аспекты войны мягко ставили под сомнение, власти – как советские, так и постсоветские – осуждали это [30] .

29

Там же. С. 22–47 («Историография проблемы»).

30

Markwick R. The Great Patriotic War. P. 701–702. См. URL:news/2016/03/16/mironenko/ («Назвавший мифом подвиг 28 панфиловцев глава Госархива ушел с должности») [16.03.2017].

Советская пропаганда военного времени и историография Великой Отечественной войны утверждали, что подавляющее большинство работников тыла, откликнувшись на призыв «Все для фронта!», активно и добровольно отдавали ему все свои силы [31] . Однако зачастую западная историография, а подчас и постсоветская подчеркивали, что в годы войны людей принуждали к труду угрозой сурового наказания [32] . В. Черепанов, например, пишет: «Рабочие и колхозники драконовским трудовым законодательством были, как рабы, прикреплены к производству, работая по 12 часов в сутки без выходных дней за скудный паек… у них не было другого выбора»; благодаря этому «Магнитогорск победил Рур» [33] . Другие российские историки, например В. Т. Анисков, пусть и признавая такой трудовой режим суровым, считают все же, что победа была обретена благодаря способности советского государства пробудить боевой дух патриотизма: «Вся страна поднялась на смертельный бой с фашизмом. Не всеобщую растерянность и страх, которые пытались вызвать вероломным нападением захватчики, а великое и нарастающее единение, лютую ненависть к поработителям, готовность биться с врагом до полного его уничтожения встретили фашисты на нашей земле» [34] .

31

См.: Единство фронта и тыла в Великой Отечественной войне (1941–1945): Материалы Всероссийской научно-практической конференции 21–22 апреля 2005 г. / отв. ред. А. А. Чернобаев. M., 2007; Куманев Г. А. Подвиг и подлог: страницы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. M., 2007.

32

Западная историография акцентирует принуждение советских граждан к труду в годы войны, см.: Ganzenm"uller J. Mobilisierungsdiktatur im Krieg: stalinistische Herrschaft im belagerten Leningrad // Osteuropa. 61 (2011). Heft 8–9. S. 117–134; Berkhoff K. C. Motherland in Danger. Soviet Propaganda During World War II. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2012. В той же тональности оценивали это, напр.: Соколов А. Влияние Второй мировой войны на социально-трудовые отношения на советских предприятиях // Победители и побежденные от войны к миру: СССР, Франция, Великобритания, Германия, США / отв. ред. Б. Физелер, Н. Муан. M., 2010. С. 183212; Зефиров М. В., Дегтев Д. М. Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа. М., 2009.

33

Черепанов В. В. Власть и война. С. 136–137.

34

Анисков В. Т. Крестьянство против фашизма 1941–1945. С. 30.

Взаимосвязь между государственным принуждением и убеждением была сложной, как показывает В. А. Сомов, исследуя «внеэкономические факторы трудовой мотивации». Принимая жесткие законы о трудовой дисциплине, советская власть, считает он, прекрасно знала, что необходимо активно влиять на сознание населения. И действительно, задолго до немецкого вторжения она подготовила политическое оправдание и законодательное обоснование жертв, которые потребует грядущая война. В 1934 г. Сталин предостерегал: «Дело явным образом идет к новой войне». Но этого обращения к сознанию лишь недавно урбанизированной, а по большей части все еще сельской рабочей силе оказалось недостаточно. Трудовая дисциплина от этого не повысилась. Требовались методы принуждения. Ввиду угрозы войны советское государство задействовало конституционные и «административно-правовые» механизмы, чтобы убедить рабочих в том, что драконовская трудовая дисциплина в интересах не только государства, но и их самих [35] .

35

Сомов В. А. Потому что была война. C. 63.

Новые трудовые законы, как правило, имели преамбулу, сводившую их смысл к необходимости защитить Родину в тяжелую годину. Так государство перекладывало ответственность за это на индивида, зарождая «в сознании трудящегося иллюзию самостоятельного выбора своей судьбы»: подчинись закону и внеси свой вклад в дело победы либо, нарушив его, пострадаешь. Приравнивание трудового дезертирства к дезертирству на фронте, также грозившему военным трибуналом, внушало «ощущение коллективной ответственности за честный труд». Суд общественного мнения, поощряемый государством, не спустил бы нерадивому работнику и тем самым оправдал бы приговор советского суда или военного трибунала. Подобное «апеллирование к сознательности рабочих свидетельствует о характерном сочетании в процессе усиления трудовой мотивации репрессивных и идеологических методов» [36] . Более того, в своем радиообращении к «братьям и сестрам» 3 июля 1941 г., то есть через 11 дней после начала войны, Сталин подчеркивал необходимость осознания неизбежности чрезвычайных жертв в условиях военного времени, когда страна находилась в смертельной опасности: «Необходимо, чтобы наши люди, советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства… чтобы они мобилизовали себя и перестроили свою работу на новый военный лад» [37] .

36

Там же. C. 61–62, 64.

37

Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза. С. 13.

Речь Сталина предопределила жесткий подход советского государства к трудовой мобилизации населения в условиях национально-оборонительной войны. Даже когда в войне после битвы под Сталинградом наступил коренной перелом и победные ожидания ослабили напряжение, власть потребовала усилить контроль за исполнением трудового законодательства и ужесточить наказание для «дезертировавших» со своих рабочих мест. К декабрю 1944 г. эта политика смягчилась – рабочих военной промышленности, вернувшихся на рабочие места, амнистировали [38] . Согласно Сомову, «трудящиеся рассматривались властью, прежде всего, как граждане государства, которые обязаны были трудиться. В трудные, критические, сопряженные с опасностью завоевания периоды государство повысило требование к количеству и качеству труда и, соответственно, ужесточило репрессивные меры в отношении дезертиров производства. [Однако], не верно говорить о существовании “полицейской”, “казарменной” системы мотивации труда в годы Великой Отечественной войны. И хотя потенциально каждый рабочий должен был осознавать степень опасности нарушения трудовой дисциплины, принудительные административно-правовые методы усиления трудовой мотивации были лишь частью намного более вариативной системы» [39] .

38

Сомов В. А. Потому что была война. C. 77–78.

39

Сомов В. А. Потому что была война. C. 80. Того же мнения придерживался и Ричард Овери, см.: Overy R. Why the Allies Won. P. 189–190: «Коллективизм военного времени, как и военное планирование, был чем-то большим, нежели просто партийным лозунгом. Списывать страдания и усилия советских рабочих лишь на безысходное подчинение принуждению есть умаление как первого, так и второго. Планирование, массовое производство и мобилизация масс были столпами советского выживания и его последующего возрождения».

Очевидно, история Великой Отечественной войны продолжает оставаться острой темой для дискуссии, в том числе в отношении малоисследованной проблемы тыла. Однако прошли годы, завершение холодной войны и рассекречивание советских архивных документов дали шанс историкам подойти к ней максимально беспристрастно. Именно с этой целью Беате Физелер из Университета им. Генриха Гейне (Дюссельдорф) и Роджер Марквик из австралийского Университета Ньюкасла, пригласив ученых из разных стран, провели 4–5 декабря 2014 г. международную конференцию под названием «Повседневная жизнь в годы войны: советский тыл 19411945 гг.». Она была посвящена различным аспектам жизни советского тыла в период Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.) и запланирована в рамках совместного исследовательского проекта Б. Физелер и Р. Марквика о роли женщин в советском тылу в годы Великой Отечественной войны [40] . Этот проект сфокусирован на Ярославской области. Однако принять участие в конференции были приглашены и те ученые, которые могли представить заявленную тему во всем многообразии ее аспектов также на примере других регионов Советского Союза. Особый интерес для организаторов представляли новые подходы в изучении столь сложного предмета. Большинство представленных на конференции докладов, переработанных впоследствии в статьи, включены в данный сборник. Организаторы конференции предложили также и другим признанным специалистам по вопросам советского тыла в 1941–1945 гг. написать для него. Результатом стало предлагаемое вашему вниманию издание, затрагивающее широкий круг вопросов и освещающее множество не исследованных до настоящего времени аспектов жизнедеятельности советского общества в период войны, определившей судьбу человечества во второй половине XX века.

40

Этот проект финансировал Австралийский исследовательский совет (ARC) в рамках гранта DP110100533 («Женщины, сталинизм и советский тыл, 1941–1945 гг.»). Конференцию в Дюссельдорфе спонсировали Фонд Фритца Тиссена, Общество друзей и попечителей Университета им. Генриха Гейне (Дюссельдорф), а также Философский факультет Университета им. Генриха Гейне.

* * *

Сталинское «военно-мобилизационное» государство стало оплотом противостояния гитлеровской «войне на уничтожение». Государственный комитет обороны (ГКО), который возглавил Сталин, был центральным военным органом советского государства в 19411945 гг. Он обладал всеми инструментами убеждения и принуждения [41] , не последним из которых была апелляция к патриотизму советских граждан. Начиная с 1930-х гг. им настоятельно внушали чувство долга – защитить Родину-мать. В семь часов утра 22 июня 1941 г., спустя три часа после нападения Германии, Сталин в частной беседе сказал, что эта война станет Отечественной, она объединит людей перед лицом угрозы фашистского порабощения. В тот же день митрополит московский Сергий в послании «пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» призвал к «защите священных границ» Отечества [42] . Архипастырь, «фактический глава Русской православной церкви» (РПЦ), «занял в этом послании глубоко патриотическую позицию», как отмечает Игорь А. Курляндский в своем анализе «Вклада Русской Православной Церкви в победу над врагом», публикуемом в этом сборнике. Даже будучи безжалостно преследуемой на протяжении 1920-1930-х гг., РПЦ с первого дня войны выступила в защиту родины (хотя в своем послании митрополит Сергий не упомянул ни Советский Союз, ни Коммунистическую партию) [43] . А советское государство заняло осторожную позицию – использовало духовное влияние церкви, чтобы через нее мотивировать преимущественно верующее население, но на своих условиях. С 1943 г., с началом нового этапа в отношениях между РПЦ и советским государством, русское православие стало неотъемлемой составляющей санкционированной государством патриотической пропагандистской кампании. Однако на протяжении всего военного периода советская власть все же опасалась церкви, полагая, что РПЦ стремилась вернуть себе утраченную легитимность под лозунгом поддержки войны за свободу Отечества. Церковь находилась под пристальным наблюдением НКВД, центрального ведомства сталинского «гарнизонного государства», как называет его Лэрри Холмс [44] .

41

Черепанов В. В. Власть и война. С. 185, 341, 468–469.

42

24 июня в газетах «Правда» и «Красная звезда» было опубликовано стихотворение Василия Лебедева-Кумача «Священная война». Несколько дней спустя композитор Александр Александров обратил его в военный марш, которым впервые прощались с солдатами Красной армии, отправлявшимися на фронт с Белорусского вокзала. «Священная война» была принята с энтузиазмом, хотя и стала советским «военным гимном» лишь 15 октября. См.: Bonwetsch B. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg 1941 bis 1945: Der “Grosse Vaterl"andische Krieg” // Jahrbuch f"ur historische Kommunismusforschung. 2005. S. 13–43; здесь цит. по: Ibid. S. 17–18.

43

См.: Reese R. R. The Russian Orthodox Church and ‘Patriotic’ Support for the Stalinist Regime during the Great Patriotic War // War & Society. 33 (2), May 2014. P. 134.

44

Холмс Л. Е. После потопа: сопротивление советской эвакуации военного времени на местах, 1941–1945.

Принуждение, жесткая трудовая мобилизация в СССР в годы войны находятся в центре внимания многих авторов этого сборника. Миллионы женщин, детей, стариков работали тогда по 10–12 часов в день и семь дней в неделю под угрозой сурового наказания за нарушение трудовой дисциплины. Их домом зачастую были переполненные, сырые фабричные бараки [45] . Мартин Краг в своей статье «Советские законы о труде» освещает Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г., устанавливавший уголовную ответственность за «дезертирство» с предприятий военного производства: «дела виновных в самовольном уходе (дезертирстве)… рассматриваются военными трибуналами» [46] . Он указывает, что, несмотря на попытки государства принудить людей к труду, «на практике наказания не были эффективны». В том числе и потому, что административно-правовая система была перегружена и пробуксовывала, власти нижнего уровня не хотели «применять к рабочим меры, которые казались излишне репрессивными». Данное нежелание было не столько показателем того, что даже сталинское государство не являлось тотально принудительным, сколько просто того, что руководители предприятий предпочитали не отдавать нарушителей под суд из-за острой нехватки рабочих рук. Вместо этого, чтобы призвать работников к порядку, они чаще прибегали к иного рода наказаниям, таким как конфискация продовольственных карточек. Однако, согласно Крагу, основная причина неэффективности подобных драконовских мер заключалась в том, что они боролись с его последствиями, а не причинами. В частности, «одной из важнейших причин дезертирства» элементарно были «плохие бытовые условия. В среднем в 1942 г. от экстремальных бытовых условий каждый день преждевременно умирали около 2 тыс. гражданских». Тем не менее, несмотря на слабые места экстраординарного, жесткого трудового режима, «сталинская экономика выстояла», утверждает Краг. Какими бы неэффективными ни были карательные механизмы и привязка рабочих к конкретным предприятиям, они работали на поддержание производства и увеличение его объемов.

45

Bonwetsch B. Die Sowjetunion im Zweiten Weltkrieg. S. 31.

46

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1941 г. «Об ответственности рабочих и служащих предприятий военной промышленности за самовольный уход с предприятий», см.: www.libussr.ru/infdoc3.htm [08.10.2018].

Трудовое принуждение к защите социалистического государства вызывает вопрос: как объяснить столь тяжелый, угнетающий режим работы? Выражая крайнюю точку зрения, некоторые историки пишут о «крепостных рабочих, насильно прикрепленных к тому или иному заводу» [47] . Другие высказываются более осторожно относительно тотальной «милитаризации» труда в СССР в годы войны. Подобно Крагу, они указывают на de facto слабую трудовую дисциплину, несмотря на всю суровость законов [48] . Вообще этот вопрос вызвал серьезный спор на конференции в Дюссельдорфе, спровоцированный в первую очередь докладом Стивена Барнса «Принудительный труд в советском тылу: ГУЛАГ военного времени». С. Барнс утверждал, что «ГУЛАГ был одновременно микрокосмосом советского тыла и неотъемлемым участником мобилизации советского общества». По сравнению с остальными заключенные ГУЛАГа находились в условиях намного более суровой трудовой дисциплины, более строгих требований к производительности труда, притом уровень их жизни в войну резко ухудшился (это был для них практически смертный приговор, учитывая ужасные условия труда и крайне плохое питание). Но даже в военное время убеждение и политическое воспитание вкупе с принуждением рассматривались как главные рычаги повышения производительности труда в ГУЛАГе. Каким бы экономически неэффективным труд там ни был – а ГУЛАГ являлся важнейшим поставщиком военной продукции, – ГУЛАГ сохранял ключевую функцию «опоры сталинской системы».

47

Дегтев Д., Зубов Д. Будни советского тыла. Жизнь и труд советских людей в годы Великой Отечественной войны 1941–1945. М., 2016. С. 105.

48

Samuelson L. Tankograd. The Formation of a Company Town: Cheliabinsk, 1900s to 1950s. Basingstoke, UK: Palgrave McMillan, 2011. P. 228.