Советско-финский плен (1939-1944).По обе стороны колючей проволоки

Пропагандистская и агитационная работа с финскими военнопленными Зимней войны, судя по имеющимся в нашем распоряжении протоколам допросов, велась по достаточно прямолинейной и упрощенной схеме. Финское общество было условно разделено на три категории людей — к первой относились лояльно настроенные в отношении Советского Союза, его экономического и политического строя и т. п. Ко второй группе причислялись негативно относящиеся к СССР, русским и т. п. К третьей группе советские военные и гражданские органы относили тех, кто был нейтрально настроен в отношении Советского государства или же не определился в своих политических симпатиях. В соответствии с этим строилась политработа с финскими военнопленными.

Вполне очевидно, что такое деление ни в коей мере не соответствовало реальному положению дел. Также не вполне корректно было деление финских военнопленных на такие категории, как коммунисты, социал-демократы и шюцкоровцы. Если с первой группой было все достаточно просто и серьезных корректировок их политических убеждений не требовалось проводить, то с последними двумя возникали достаточно большие сложности. Например, шюцкоровцами, в советской трактовке, априори были приверженцы идеи Великой Финляндии, те, кто поддерживал безоговорочно всегда и во всем независимость страны от влияния соседних стран, отстаивал подавляющее положение в экономике частной собственности. Соответственно они враждебно относились к идеям социализма, организациям и движениям рабочего класса, жестоко преследовали коммунистов. К ним причислялись члены различных движений и партий, например Карельского академического союза, Народно-патриотического союза и многих других. При этом иногда ставился знак равенства между шюцкоровцами и фашистами и отнюдь не учитывалось, что многие сторонники национально-патриотических течений не имели ничего общего с фашистами. То есть в СССР существовал ярко выраженный идейно-политический стереотип, установившийся еще в конце 20-х годов и просуществовавший в умах советских людей несмотря ни на какие изменения в политической трактовке этого термина. Таким образом, из всего вышесказанного видно, в чем особенно наглядно выражался упрощенный, схематизированный подход советской пропаганды.

В связи с этим необходимо сделать одно немаловажное замечание: во время Зимней войны советские власти крайне осторожно оперировали термином «фашист», так как после подписания пакта Молотова-Риббентропа Германия стала стратегическим союзником СССР поэтому в отношении попавших в плен военнослужащих финской армии практически никогда не употребляли термины «фашист» и «антифашист». В советской пропаганде они были подменены понятием «белофинн» или более широким — «шюцкоровец».

Однако и социал-демократы из числа финских военнопленных не были однородной массой. Они также придерживались идеи национальной независимости Финляндии, но в то же время были сторонниками западной социал-демократической ориентации. И хотя эта группа пленных и выступала за более тесные контакты с Советским Союзом в культурном, экономическом и политическом плане, но, как и шюцкоровцы, и некоторые лояльно относящиеся к СССР военнопленные, опасалась советизации и большевизации Финляндии, установления колхозного строя и т. п. Расхождения были и в подходе к такому принципиальному, с точки зрения СССР, вопросу, как отношение к частной собственности на землю и средства производства. Так, например, во время допроса на Сестрорецком приемном пункте упоминавшийся уже член социал-демократической партии Финляндии Суло Ниемеля «заявил, что коммунисты для того хотят отобрать землю и предприятия у богатых, в том числе и социал-демократических вождей, как, например, у Таннера, что они завидуют их благосостоянию» [212] . Вообще же, на основании имеющихся в распоряжении исследователей проблемы финских военнопленных документов, в том числе и протоколов допросов, можно сделать заключение о том, что финские социал-демократы из числа пленных в основной массе полностью поддерживали политику Финляндии в отношении войны с СССР Как справедливо отмечает профессор университета Т. Вихавайнен, во время Зимней войны произошло единение нации перед лицом советской угрозы и «социал-демократы значительно сблизились с буржуазными слоями Финляндии» [213] . Это обстоятельство в значительной степени раздражало политорганы УПВИ НКВД СССР, так как приходилось уделять внимание работе не только с шюцкоровцами, но и с социал-демократами, которые в большинстве своем по социальному происхождению и положению являлись «социально близкими элементами».

212

РГАСПИ, ф. 522, оп. 1, д. 47, л. 29.

213

Т. Вихавайнен. 2000. С. 136–137.

Была и еще очень маленькая прослойка финских военнопленных, в основном относящихся к беднейшим слоям населения или придерживающихся коммунистических идей. Эта группа военнопленных считала необходимым установление в Финляндии советской власти или даже при соединения ее к Советскому Союзу.

Всего, по подсчетам лагерной администрации, из 600 финских военнопленных, находившихся в Грязовецком лагере на 17 апреля 1940 года, было: членов шюцкора — 72 человека, членов социал-демократической партии — 64, членов коммунистической партии — 13, членов союза молодежи — 3, беспартийных — 448 человек [214] .

214

РГВА, ф. 1п, оп. 2е, д. 17, л. 94.

Всех финских военнопленных разбивали на группы в зависимости от отношения к СССР. К первой относили всех, кто положительно или лояльно относился к экономическому и политическому строю в Советском Союзе. По подсчетам лагерной администрации, таких было около 20 %. По моему глубокому убеждению, такое процентное соотношение неверно. Я считаю, что лагерная администрация преднамеренно завышала количество военнопленных, «лояльно» относящихся к советской власти, основываясь на любых положительных высказываниях пленных в адрес СССР или против войны.

Ко второй группе причисляли негативно относившихся к СССР и русским, даже если они не были сторонниками и членами шюцкоровской организации. Считалось, что таких было 15–20 %. К третьей группе советские военные и гражданские органы относили тех, кто был нейтрально настроен к Советскому государству или же не определился в своих политических симпатиях (приблизительно 60 %). Именно для последней группы военнопленных предлагал ось организовать активные занятия по политическому просвещению (политзанятия), которые должны были изменить их мировоззрение. Ведь еще со времен Гражданской войны и иностранной интервенции военнослужащие армий противника и, конечно, пленные рассматривались как потенциальные проводники идеи мировой революции. Еще В. Ленин в своих речах в 1920 году называл солдат стран Антанты, вернувшихся на родину, «большевистской заразой» [215] .

215

Ленин В. Полное собрание сочинений. Т. 40. С.125.

В лагерях развернулись своеобразные идеологические бои. Основное идейное противоречие сводили, по существу, лишь к разному ответу на вопрос о том, какое государственно-политическое устройство будет у Финляндии, как она будет развиваться после войны. Но самое главное, принципиальное идеологическое расхождение было связано с будущими взаимоотношениями с Советским Союзом.

Лидеры первой и второй групп старались перетянуть на свою сторону представителей наиболее многочисленной категории военнопленных. Администрация же лагерей старалась членов шюцкоровской организации изолировать от остальных пленных с целью не допустить их влияния на настроенных к СССР нейтрально. Но старания и той, и другой стороны так и не увенчались значительным успехом. искусственное вычленение шюцкоровцев, положительно относящихся к СССР и нейтральных не давало полного представления об истинном мировоззрении военнопленного. Большинство финнов в плену, вплоть до окончания боевых действий между двумя странами, продолжали занимать нейтральную позицию.

Основная масса военнопленных финнов, так и не высказавшая своих истинных политических симпатий, часто поддерживала ту или иную группу в зависимости от ситуации на фронте и в лагере. Некоторых беспокоила их дальнейшая судьба в Финляндии. Они опасались преследований со стороны финских властей. На их отношении к поднимавшимся в ходе дискуссий и на политзанятиях вопросам сказывалось желание скорейшего окончания войны и возвращения на родину [216] .

В докладных записках об индивидуальных и групповых беседах с рядовыми военнопленными политические инструкторы Грязовецкого лагеря отмечали, что большинство финских военнопленных слабо разбираются в политике. (Впрочем, это только с точки зрения советских идеологических работников. Насколько правомерно такое утверждение — судить сложно. Вообще же, понятие «хорошо» или «плохо» разбираться в политике — субъективно и зависит от критериев, предъявляемых к этому вопросу той или иной стороной.) Поэтому основными моментами в пропагандистской работе с финскими военнопленными были: разъяснение причин начала войны и доказательство преимущества советского образа жизни. В проводимых беседах военнопленных пытались убедить в том, что основная задача, возложенная на РККА в ходе Зимней войны, — это ликвидация военного плацдарма и войны на Севере Европы, ликвидация угрозы безопасности Ленинграду и «освобождение финского народа от гнета капиталистов». Основной упор при этом делался на тезис об оказании помощи Народному правительству Финляндии и освобождении финских рабочих и крестьян. При этом политработники лагеря «все время старались показать правительство Маннергейма в самых черных красках, посеять недоверие к этому правительству» [217] .

216

РГВА, ф. 3п, оп. 2, д. 9, лл. 14, 71, 79–80.

217

РГВА, ф. 3п, оп. 2, д. 9, л. 79.

Военнопленные же, в основном рядовые, в беседах с политинструкторами лагеря часто говорили примерно так, как военнопленный Кемпонен:

«Для нас всех тем лучше, чем быстрее продвигалась бы Красная армия вперед, все мы ждем конца войны. Я знал, когда сдавался в плен, что ничего плохого там не будет, так как я жил в Советском Союзе в 1918–1919 году, но конечно, нам в Финляндии говорили все плохое о Советском Союзе, и им, конечно не верили» [218] .

Такие военнопленные, особенно из бедных семей, были довольны условиями содержания в лагере, поскольку под влиянием финской пропаганды ожидали гораздо худшего. Например, военнопленный Нюрхелен (Nyrhinen Elis) заявлял:

218

РГВА, ф. 3п, оп. 2, д. 9, л. 64.

«Я очень доволен тем условиям, в которых мы проживаем, и никогда не предполагал, что пленные могут иметь такие условия. Если бы знали наши семьи о наших условиях, то было бы не о чем беспокоиться, так как мы большинство семейных и думаем, что они о нас ничего не знают. И мы не знаем, живы ли они» [219] .

Попутно хочу обратить внимание на слова Нюрхелена о том, что военнопленные не знают ничего о своих семьях. Это еще одно косвенное подтверждение того, что финны, несмотря на декларированные Женевской конвенций и «Положением о военнопленных» права на отправление почтовой корреспонденции, не имели возможности свободно посылать из лагерей и получать из Финляндии почтовые отправления. Впрочем, сложности и проблемы с перепиской военнопленных армий противника со своими родственниками были не только во время Зимней войны и войны Продолжения. Как отмечает петербургский исследователь С. Фирсов, еще во время Первой мировой войны, несмотря на то что Российская империя присоединилась к Гаагской конвенции 1907 года, иностранные пленные были лишены регулярной переписки с родными. В первую очередь, это, конечно же, было связано с огромными расстояниями и неудовлетворительной работой почтового ведомства России в условиях военного времени. Переписка осложнялась еще и требованиями ее ведения только на русском, немецком или французском языках. Таким образом, получалось, что письма были привилегией только офицерского корпуса, а большинство рядовых не могло воспользоваться услугами российской военной почты [220] . Однако финские военнопленные периода Зимней войны и войны Продолжения были фактически лишены права на переписку скорее по идеологическим и политическим мотивам, чем по причинам лингвистического характера. Ни в одном советском документе того времени не оговорено, на каком языке предписывается вести переписку военнопленным.

219

Там же.

220

С. Фирсов. «Почтовая карточка» для военнопленных: Эпизод из частной переписки эпохи Великой войны 1914–1918 гг. // Новый часовой, СПб., 2002, № 13–14.

Что касается распространявшихся на фронте обращений финских военнопленных к своим однополчанам в виде писем, то большинство солдат им не верило, считая их «поддельными». Впрочем, и сами политработники признавали, что видимого эффекта советская пропаганда не приносила. Например, начальник отделения по работе среди войск противника политотдела 13-й армии М. Бурцев отмечал, что финны не были восприимчивы к пламенной агитации, не подкрепленной убедительными аргументами: «Они любили размышлять самостоятельно и приходить к заключению на основе серьезных доказательств» [221] .

221

Н. Волковский. Пропагандистское обеспечение // Советско-финляндская война 1939–1940. Составители П. Петров, В. Степаков. Т. 2. СПб., 2003. С. 510.