Совок 12

— Я, Мария Антиповна, чтоб ты знала, за свою жизнь еще ни одной девушки не обманул! — теперь уже с нескрываемой и обоснованной гордостью бросил я взгляд на погасшую Ирсайкину, — Какой еще к херам собачьим ИВС? А, тем более, арест и СИЗО?! Или, может, у тебя со слухом какие проблемы? Ты, что, в уши со своим Алёшей долбилась во время вашего прелюбодейского сожительства?! Хотя, что это я, у вас ведь, у кладовщиков «ликёрки» это запросто! Я же русским языком сказал, что в гости к тебе едем! А, может, ты на самом деле так сильно в СИЗО хочешь?

Ирсайкина отрицательно замотала головой. И проделала это так интенсивно, что сразу же стало понятно, что в СИЗО она не хочет. Совсем не хочет! Категорически!

Как-то по-другому подвесить психику разрабатываемой злодейки я, по лености своей, не придумал и потому грузил её тем, что интуитивно висело на языке. Не напрягался и импровизировал, опираясь на наработанные за десятилетия навыки прежней оперской работы. Как ни странно, но именно непонятная и абсолютно нелогичная ересь, вываливаемая на размягченный мозг бабы Мани, как раз и помогла удержать её в разбалансированной прострации. Не сумев прийти к какому-то знаменателю, она лупала глазами и безуспешно пыталась что-то понять. И хоть как-то оценить происходящее. Чтобы просчитать свои незавидные перспективы на ближайшее будущее. Самое главное, это то, что она надёжно отвлеклась от действительности. И пока еще не успела в агрессивном формате пожалеть о своём недавнем, и таком щедром меценатстве в пользу районного следака. Похоже, что мне удалось заставить её забыть на какое-то время про денежный чемодан и про ридикюль с драгметаллами. Которые, кстати, едут сейчас вместе с нами в багажнике «тройки».

Жила экс-миллионерша на третьем этаже обычной панельной пятиэтажки. Пришлось вместе с ней останавливаться после каждого лестничного пролёта и ждать, пока она справится с одышкой. А ведь они с Алексеем Мордухаевичем, если оный не врал, еще и сексом регулярно, и каждодневно занимались! Данная неуместная мысль зачем-то мелькнула в моей многократно отбитой голове. Я даже покачал головой, глядя на вспотевшую и распутную предпенсионерку. Практически бабушка, а всё туда же! И это при таком-то ушатанном состоянии здоровья далеко уже не юной профурсетки! Насколько же похотливый народ, эти кладовщики с долбанной «ликёрки»! Гвозди бы делать из этих людей… А потом этими гвоздями самых распутных блядей к городским воротам прибивать! Или к церковным, если не сыщутся городские.

— Разуваться я не буду! — известил я Ирсайкину, когда мы вошли в её квартиру, — Я милиционер, мне можно.

Хозяйка промолчала и, переобувшись в тапки, проследовала на кухню. В голове рефлекторно сверкнуло, что кухня, это есть средоточие колюще-режущих предметов и я, не отставая, поспешил за ней.

— Чай потом! — пресёк я попытку бабы Мани подпалить конфорку плиты под эмалированным чайником, — Давай мы сначала наши дела завершим! — я присел на табурет, стоявший сразу после входа в крохотную кухню.

— Какие такие наши дела, начальник? — настороженно замерла бывшая бюджетодержательница, до хруста сжав в руке спичечный коробок. — Чего ты еще от меня хочешь?

— Не интимной близости, на этот счет не беспокойся! — совершенно искренне заверил я старшую кладовщицу, — По этой части я твоему Алёше уж точно, не конкурент! Ты мне остальные деньги выдай и я дальше по своим делам поеду! — вцепился взглядом я в глаза мадам Ирсайкиной.

Она еще сильнее сгорбилась и обессилено опустилась на вторую табуретку.

— И вот, что, Мария Антиповна, ты прими к сведению, если ты сейчас утаишь хоть одну левую копейку, я тебя упакую по самую маковку! — я слегка пристукнул ладонью по клеёнке кухонного стола. — Даже не сомневайся! Если не высшую меру, так свою законную пятнашку ты точно, получишь! Сама же читала свидетельские показания! И кроме них на тебя еще кое-что имеется, ты не сомневайся!

Не говоря ни слова, злейший враг советской алко-экономики поднялась и, старчески шаркая тапками по желтому линолеуму, вышла из кухни. Повинуясь учению академика Павлова о собачьих рефлексах, я тоже поднялся и поплёлся за ней. Ибо, служа отечеству, уже много раз имел возможность убедиться, что в потаённых местах, где прячут неправедно нажитые средства, зачастую хранят и всевозможные стреляющие механизмы. Что ни говори, а баба Маня в данный момент моими стараниями погружена в жесточайшую стрессовую ситуацию. И посему уповать сейчас на её адекватность было бы, по меньшей мере, очень глупо.

Пройдя короткий коридор и залу вслед за Марьей Антиповной, я попал во вторую комнату. Служившую ей, надо полагать, будуаром. Не оглядываясь на меня и, как я думаю, испытывающая ко мне нелюбовь женщина, кряхтя и вздыхая, заняла коленно-локтевую позицию.

Я уже хотел призвать заслуженную, хоть и криминальную работницу спиртовой отрасли к порядку, но увидел, как она полезла под широченную металлическую койку. Роскошная в своём купеческом блеске кровать была великолепна! А спинки её увенчивались никелированными шарами и замысловатыми завитушками.

Вовремя поняв, что меня в данный момент не соблазняют и исходя всё из той же профессиональной трусости, я отступил на два шага назад и в сторону. И всерьёз сосредоточился на шевелениях широкой задницы Марии Антиповны. Тщетно пытаясь понять, что же это она там под своей величественной койкой делает.

Пока я ломал голову, как не допустить посягательства на свою жизнь и здоровье, двуспальная жопа старшей кладовщицы подалась назад. Из под кровати Баба Маня выбралась, двигая по полу обыкновенный посылочный ящик. Средних размеров и с остатками сургуча на его боковине.

— Забирай, начальник! Это всё! Больше у меня ничего нет! — с мертвенным безразличием, очень тихо пробормотала старшая спиртоохранительница, — Если хочешь, я тебе еще свою сберкнижку на предъявителя отдам. Там тыщи полторы, И в кошельке еще рублей сорок от получки осталось, — сидя на полу и тяжело дыша, без какой либо насмешки на лице и в голосе, предложила она.

Я молча поднял с пола фанерную коробку и, не прощаясь, пошел на выход. Прагматично рассуждая на ходу о том, что за полторы тысячи, даже, если к этой сумме добавить сороковник из бабкиной получки, толкового киллера на голову действующего мента ей не найти. А с бестолковым, даст бог, я уж как-нибудь справлюсь. В том, что других существенных накоплений у Ирсайкиной не припрятано, я почти не сомневался. Всё же, какой-никакой, но я опер. И человеческое лукавство от неполживой истины отличать научился еще в прошлой жизни.

Поставив увесистую посылку на пол заднего сиденья, я запустил двигатель и вырулил со двора. Надо было побыстрее вернуться на загородное пазьмо семейства Вязовскиных и освободить ни в чем не повинную яблоню от иуды-мичуринца. Не скрою, мне очень хотелось отложить это дело до утра. Но уже начав колебаться, я вовремя вспомнил, что ночные погоды ныне случаются отнюдь не летние. А из тёплой одежды на Алексее одни лишь подаренные мной зимние штаны. Всё остальное, включая легкомысленные сандалеты, ночному сентябрю не соответствует никак. Оно бы и хер с ним, с этим вороватым иудеем, но наручники, которыми он накрепко повязан с деревом, имеют отштампованный на них номер. И пусть они за мной не числятся, однако, если изнеженный кладовщик, замёрзнув, вдруг окочурится или до кого-то доорётся, то проблем в моей жизни существенно прибавится.

Бывшего фаворита бабы Мани я нашел сидящим под уже знакомой яблоней. Увидев меня, он с оптимизмом отринул грусть-печаль и поначалу обрадовался мне, как родному. Похоже, Алексей успел к этому часу напрочь разувериться в том, что я вернусь за ним. А, если и вернусь, то не сегодня.

Я снял с него браслеты, но он почему-то на ноги не подниматься не торопился. Продолжая греть осеннюю землю своей толстой жопой. Поскольку давно уже хотелось есть, меня это тупое упрямство рассердило. Да и домой тоже было пора, потому что устал. Но предавший свою любовь лжесвидетель с места не двигался и бросал в мою сторону неприветливые взгляды.