Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

 — А что ты собираешься делать? — возражает манекен. — По-моему, ты ничего сделать не можешь. Если ты воображаешь, что теперь, когда я нашел любовь и мисс Люби, я вернусь домой, к твоей жене и детям…

Я умоляю его об отсрочке.

Что я задумал? Очень просто. Манекен очутился в таком положении, в каком сначала был я сам. Теперешняя его жизнь ему невыносима. Но он жаждет полной, подлинной личной жизни, как никогда не жаждал я, и не желает исчезнуть. Он просто хочет сменить мою, признаться, весьма потрепанную жену и двух крикливых дочерей на очаровательную, не обремененную детьми мисс Люби. Что ж, отчего бы моим способом — раздвоением — не выручить и его? Все лучше, чем самоубийство. Мне только нужно время, чтобы сделать второй манекен, который останется при моей жене и детях и на моей службе, когда этот манекен, придется теперь называть его Манекеном Первым, сбежит с мисс Люби.

Позднее в то же утро я беру у него в долг денег, отправляюсь в турецкую баню, навожу на себя чистоту, бреюсь и стригусь у парикмахера и покупаю себе костюм такой же, как на моем манекене. Он предлагает встретиться и позавтракать в ресторанчике в Гринич-Вилледж — там он, безусловно, не столкнется ни с кем из знакомых. Не очень понимаю, чего он, собственно, боится? Увидят, что он завтракает в одиночестве и разговаривает сам с собой? Увидят его в моем обществе? Но сейчас я выгляжу вполне прилично. А если нас увидят вдвоем, что тут противоестественного: братья-близнецы, неотличимо похожие друг на друга, одинаково одетые, завтракают вдвоем и поглощены серьезным разговором. Мы оба заказываем спагетти al burro [46] и печеных моллюсков. После трех коктейлей он начинает меня понимать. Из уважения к чувствам моей жены — отнюдь не к моим, опять и опять довольно резко подчеркивает он, — он подождет. Но всего несколько месяцев, не дольше. Я прошу учесть, что вовсе не требую, чтобы он за это время не спал с мисс Люби, пускай только соблюдает осторожность и не выставляет свою измену напоказ.

46

В масле (итал.).

Второй манекен сделать труднее, чем первый. Улетучиваются все мои сбережения. За какой-нибудь год изрядно подскочили цены на гуманоидные пластмассы и прочие материалы, дороже запрашивают инженер-электронщик и художник. Поясню еще, что жалованья первому манекену не прибавили, хотя начальник все выше оценивает его работу. И манекен недоволен, что я настаиваю, чтобы вместо меня он сам позировал художнику, пока тот лепит и рисует лицо. Но я объясняю, что, если для второго манекена брать за образец меня, может получиться вялая, расплывчатая копия. Несомненно, хоть сам я этого и не улавливаю, между внешностью моей и первого манекена появились какие-то несоответствия. И я хочу, чтобы в том, в чем заметно малейшее различие, второй манекен походил не на меня, а на него. Предпочитаю рисковать, что и второй экземпляр подхватит какую-нибудь неожиданную человеческую страстишку вроде той, из-за которой для меня стал бесполезен номер первый.

Наконец второй манекен готов. Первый по моему настоянию (и очень неохотно, потому что все свое свободное время он желает проводить с мисс Люби) обучает его и натаскивает, на это уходит несколько недель. И вот наступил долгожданный день. В субботу под вечер, когда все смотрят бейсбол, второй манекен подменяет первого. Было условлено, что первый выйдет купить моей жене и детям горячих сосисок и кока-колу. Из дому выходит первый, а с едой и питьем возвращается второй. А первый вскакивает в такси и мчится прочь, туда, где ждут его объятия мисс Люби.

Все это было девять лет назад. Второй манекен и поныне с моей женой и пребывает не в большем восторге, но и не в большем унынии, чем удавалось держаться мне. Старшая дочь учится в колледже, вторая в средней школе, и появился еще ребенок, мальчик, ему уже шесть лет. Семья переехала в кооперативную квартиру на Лесных холмах; моя жена оставила службу, а второй манекен теперь помощник вице-президента фирмы. Первый манекен учился в вечернем колледже, а днем работал официантом; мисс Люби тоже вернулась в колледж и получила диплом учительницы. Теперь он — архитектор со все расширяющейся практикой, а она преподает язык и литературу в средней школе Джулии Ричмен. У них двое детей, мальчик и девочка, и живут они на редкость счастливо. Изредка я наношу визит обоим моим манекенам — сперва, как сами понимаете, наведя на себя подобающий лоск. Я считаю себя родней и крестным отцом либо дядюшкой всех их детей. Оба не очень-то мне радуются, возможно, потому, что вид у меня все-таки потрепанный, но у них не хватает мужества выставить меня за дверь. Я никогда подолгу не засиживаюсь, но желаю им всяческих благ и поздравляю себя с тем, как справедливо и достойно разрешил задачи, которые ставила передо мной единственная жалкая и короткая жизнь, что выпала мне на долю.

Дональд Бартельм Бишоп

Бишоп стоит у подъезда.

Поперек мостовой расположилась автоцистерна. Шланг подсоединен к тротуару, шофер в зеленой форме читает брошюру под названием «Выбирай на вкус!».

Бишоп ждет Кару.

Насчет мартини у него правило: не раньше чем в четверть двенадцатого.

Перед глазами все расплывается. Он моргает и опять видит нормально.

За завтраком он пил пиво. Как всегда, пильзенское. У них в магазине бутылка импортного пива стоит уже девяносто девять центов.

Щелчок. Насос автоцистерны выключается. Шофер швыряет книжку в кабину и принимается его отсоединять.

Кара не идет.

По свидетельству Альфреда Франкенштейна, живописец Джон Фредерик Пето последние двадцать лет жизни зарабатывал игрой на корнете во время военных сборов.

Бишоп уходит с улицы, поднимается на один лестничный марш в свою квартиру.

Банк дважды в месяц посылает телеграфом в Лондон алименты его второй жене. Он включает короткие волны, прокручивает две передачи классической музыки и ловит «Флитвуд Мак».

Бишоп пишет биографию американского художника девятнадцатого века Вильяма Майкла Гарнетта. Но сегодня ему не работается.

Кара тоже разведена.

В двадцать минут двенадцатого он приготовил себе мартини. Вечерами эти ужасные приступы ярости… Из-за слова или фразы, произнесенной в том самом тоне, который она не выносит. А на следующее утро он ничего не может вспомнить.

Альфред Франкенштейн утверждает, что художника Пето открыли уже после смерти, когда его картины были выставлены с поддельной подписью Вильяма Майкла Гарнетта.

Недавно в Лондоне его вторая жена упала в обморок на своем рабочем месте. Доктор компании отправил ее домой, дав бумажку, на которой что-то написал (диагноз). Два дня она разглядывала эту бумажку, потом позвонила Бишопу и прочла ему: «Липотимия». Бишоп навел справки в публичной библиотеке, позвонил ей в Лондон. «Это значит обморок», — сообщил он.

На коротких волнах — радиопередача: «Хорошее питание — защита от радиации». Он выключает приемник.

По утрам он ничего не помнит из того, о чем говорилось накануне вечером. Но в кухне, увидев ее суровое, каменное лицо, догадывается, что была ссора.

Болят глаза.

Нет, он не жирный.

Она звонит.

 — Я не смогла приехать.

 — Я так и понял.

 — Прости…

 — А вечером?

 — Посмотрим, как сложатся дела. Я позвоню.

 — Когда?

 — Когда смогу.

 — Ну, хоть примерно?

 — После шести.

Бишоп печатает на машинке письмо в университет, отклоняет приглашение прочитать лекцию.

В этой квартире он живет уже семнадцать лет.

Квартирная плата теперь стала выше: сорок девять долларов в месяц.

Бишоп не влюблен в Кару, и она, конечно, в него не влюблена. Тем не менее они довольно часто видятся и довольно часто спят друг с другом.

По вечерам, когда Кары нет, он наливает виски и берет с собой в постель. Лежит в темноте, опершись на локоть, курит и не торопясь пьет.

В июле у него день рождения. Ему исполнится сорок девять лет.

Просыпаясь среди ночи, он часто замечает, что держит у челюсти сжатый кулак. Рука и плечо образуют жесткий оборонительный треугольник.

Кара говорит: «У всех теперь хороший вкус. Но этого мало». Она работает по текстилю. Дизайнер.