Современная болгарская повесть
Шрифт:
«Не прикажете ли, я разбужу вас, ваше превосходительство?»
«Почему вы?» — удивленно обернулся к нему генерал.
«Все равно ведь я в этот час буду еще бодрствовать!»
Мне припомнился этот случай, пока я наблюдал, как Бураго рапортует генералу Гурко. Должно быть, потому что оба они сейчас смеялись, как тогда.
3
Финляндский полк насчитывал полторы тысячи штыков, и, если разделить эту цифру на шестьдесят три, получается, что эскадрон вынужден был более двадцати раз переправляться через реку на другой берег и столько же раз возвращаться. Это потребовало
— Постойте, Миллет! Вы ошиблись! — раздался возбужденный голос Пшевальского (или Пжевальского).
Все удивленно обернулись.
— В чем дело? — первой опомнилась невеста художника.
— Почему же выстрелы? Вы обещали бескровные сражения, Миллет!
— Да. Но я ничего и не сказал о кровопролитии. Кроме того, мы наблюдали издалека, не так ли?
Композитор что-то проворчал себе под нос. Ответ не убедил его, но он не решился настаивать.
Фрэнк воспользовался паузой, чтобы сделать глоток, и лишь после того продолжал:
— Переправа, следовательно, затянулась почти до вечера. Все это время командующий армией и мы, его сопровождающие, спешившись, терпеливо ожидали конца операции. Сейчас мне трудно припомнить, о чем беседовали мы на протяжении этих долгих часов. Но о чем-то беседовали — несмотря на тревогу, все старались шутить. Несколько раз подъезжал к нам Бураго. Даже папаха на нем заледенела. (Папаха — меховая шапка, которая не входит в драгунскую форму, но на войне, да еще зимою на многое смотрят сквозь пальцы.) Так вот, Бураго остановился возле нас, заглянул ко мне в альбом и усмехнулся.
«Таким красавцем тебя изобразил, Саша, ничего не скажешь! — поддразнивают его штабные офицеры. — Одни усы чего стоят! Ишь вытянул в ниточку!»
А он на это:.
«Нет, господа, я недоволен. В действительности я куда красивей! Да и конь подо мной — вы поглядите только! — он смахивает на Россинанта…»
«Уж не хочешь ли ты, чтобы я изобразил тебя верхом на Пегасе?» — отозвался я.
«Так и знал! — воскликнул он. — Бог с тобой, если искусство того требует, — как видишь, так и рисуй!»
А когда возвратился в очередной раз с того берега и вновь оказался подле меня, то, наклонившись с седла, долго рассматривал новый набросок.
«Ого! — сказал он, присвистнув. — Это, видимо, мой Тимошка! Ха-ха! А эти кто же? Мирон, Афанасий, Петюха… Ну, прости, брат, тут я не согласен, они у тебя точно мокрые курицы. Бога ради, взгляни на них еще разок. Что скажешь? Орлы поднебесные, не правда разве?»
— Он рассмеялся, а я снова взглянул на его орлов. Бедняги, они промерзли насквозь, усы превратились в ледяные сосульки, но глаза горели огнем. И какие у них были глаза!
«Твоя правда, — согласился я. — Искусство искусством, но следует помнить и об истории. Вряд ли потомки захотят увидеть их такими».
Несколькими смелыми штрихами я выпрямил спины, поднял головы. Герои. Однако ничего доброго из этого не вышло, и Бураго первый недоуменно повел плечами. Пример, разумеется, мелкий, но достаточно красноречивый: так случается всегда, когда мы слишком заботимся о том, чего ожидают от нас потомки.
Меж тем финляндцы прочно укрепились на противоположном
берегу и разворачивались вглубь, так что разорванной колонне турецкого арьергарда приходилось преодолевать препятствия в виде обледенелых рисовых полей, какие окружали и нас. А вскоре возникло еще одно препятствие — и не только для нашего противника. Туман. Залегший к полудню в рощицах и лощинах, теперь он хищно полз по снегу, окутывая рассыпавшихся по полю солдат, и мы с трудом различали, где свои, где чужие.К счастью, эскадрон уже заканчивал исполнение своей задачи. Когда последняя партия пехотинцев (понимаю, что слово неподходящее, но более удачного не подворачивается) была переправлена, все мы, зрители, с облегчением перевели дух.
«Жалко коней, — сказал Церетелли. — Пропадут. Как только остановятся, сразу замерзнут!»
То была истинная правда. Облака пара плыли над тяжело дышавшими лошадьми, растягивая, разрывая полену тумана. Но лишь затем, чтобы она затянулась еще плотнее. Я уже видел обледеневшие гривы и хвосты.
«Скачите к кострам! — слышались голоса. — Несите попоны! Господа офицеры, дайте свои полушубки!»
И сейчас не могу себе объяснить, человеческое ли любопытство или профессиональное побуждало меня не спускать глаз с капитана Бураго. Я будто предугадывал, что он совершит нечто необыкновенное, в свойственном ему духе. Я кивнул князю Алексею, он мгновенно понял меня, и мы вместе последовали за Сашей. Тот спешил доложить генералу. И, отдав рапорт, глядя Гурко в глаза, сказал:
«Ожидаю следующего задания, ваше превосходительство!»
«Каков хитрец, а? — шепнул мне князь Алексей. — Считайте, приказ об отпуске уже у него в кармане!»
Я кивнул, подумав: уж кто-кто, а Бураго заслужил отпуск. Еще как заслужил!
Командующий армией переспросил изумленно:
«Следующего задания, капитан? — И лицо его приобрело строгое, официальное выражение. Лишь блеск необычайно светлых глаз выдавал его. — Возьмите Пловдив!»
«Пловдив?!»
Приказ прозвучал неожиданно, но Бураго подхватил шутку (так, во всяком случае, показалось мне) и ответил в тон ей:
«Слушаюсь, ваше превосходительство! Пловдив будет взят, ваше превосходительство!» — Отдал честь, вскочил в седло и поскакал к своему эскадрону, а мы дали волю смеху, который до той минуты с трудом удерживали.
«Худо теперь придется Сулейману», — обратился ко мне командующий, припомнив, видимо, наш утренний разговор. Он качал головой и смеялся вместе с нами. Редко случалось видеть его в столь превосходном расположении духа.
4
Слова князя Церетелли о печальной участи, что ожидает лошадей, не давали мне покоя. И когда командующий направился в соседнее село, где рассчитывал заночевать, я поехал взглянуть, каково положение дел в эскадроне. Бай Никола последовал за мной.
Я полагал, что лошади будут расседланы, укутаны в попоны и овчины; что драгуны растирают их, согревая таким образом и себя самих — нечто крайне им необходимое. Но зрелище, открывшееся моим глазам, бесконечно изумило меня. Лошадей поили! Можете ли вы вообразить себе это, леди и джентльмены? В такую стужу их поили! Подставили к мордам котелки, похлопывают по заиндевевшим шеям, присвистывают, заставляют пить. Я подошел ближе, надеясь, что вода хотя бы согрета. Как я был недогадлив! Сразу видно, что служил в пехоте барабанщиком, не правда ли? В котелках было вино. Ракия. Водка. Остававшееся на донышке драгуны быстро, с наслаждением допивали сами.