Современная французская новелла

— Так читай же, старик, я сгораю от нетерпения! Стало быть, меня ожидает исповедь двух героев, или, точнее, двойного героя…

— Приступаю к первой части. Здесь Джекилль излагает ход своих исследований, делится планами на будущее, своими надеждами. Далее следуют размышления над уже известным вам отрывком из повести Стивенсона, описание подготовительного периода и, наконец, первое перевоплощение в ангела Дайха, визит ко мне, возвращение в облик Джекилля. Все это вам уже хорошо известно. Итак, он ушел от меня в тот памятный вечер, и я передаю ему слово.

«После того как я забрал обратно половину, прямо скажем, эксцентричного дара Дайха, меня неотступно преследует смутное чувство вины. Мой счет в банке достаточно велик, чтобы подобная „пункция“ смогла нанести ему серьезный урон. Однако нельзя допускать повторения подобных случаев. Всю дорогу домой я обдумывал происшедшее. К практическому расчету примешивались угрызения совести. Я ведь, мой друг, никогда не отличался цельностью натуры, и меня обычно легко было склонить как к добродетели, так и к злу. Я был, если угодно, амальгамой, отражавшей самые разноречивые побуждения. В то время как мое худшее „я“ оплакивало денежки, которые уплыли безвозвратно, лучшее „я“ сожалело, что половину из них я забрал обратно. Я знал, что ангел, растворившийся в этот момент во всем моем существе, не преминет при случае укорить меня в жадности и эгоизме. Чем противоречивей были мои мысли, тем в большее смятение приходили чувства.

Дабы не изнурять себя бесплодными душевными терзаниями, я решил воздержаться на время от продолжения эксперимента и оставаться доктором Джекиллем, пока не проанализирую все возможные последствия своего открытия. Прежде я себе и не представлял, что они могут быть до такой степени непредсказуемыми.

Этим я был занят на протяжении пятнадцати дней. Я уединился в своем кабинете и предавался обычным своим занятиям. Мои поступки и мысли нельзя было назвать ни порочными, ни добродетельными. Как всякий порядочный человек, я старался по мере своих сил творить добро, считал это делом чести, однако, признаюсь, не слишком усердствовал. Я возобновил свидания со своей невестой, которые прервались на время моего приключения, и даже добился того, что был прощен за необъяснимо долгое отсутствие, причину которого я, разумеется, скрывал.

На исходе второй недели, мой друг, я почувствовал, что больше не в состоянии противиться искушению. Слишком велико оно было. Желание стать ангелом преследовало меня днем и ночью; потребность творить одно лишь добро одолевала меня с тираническим постоянством. Я вторично принял свой эликсир. И претворился в Дайха».

— Искушение добром оказалось сильнее всех прочих. Надеюсь, вы это поняли, мсье, потому-то и стали задумчивы…

— Не волнуйся, старик, я все прекрасно понял. Продолжай. Итак, он стал Дайхом…

— И мне довелось еще раз увидеть его в этом обличье. Но потерпите немного, лучше я зачитаю вам продолжение рукописи, сделанное почерком, удивительно напоминающим почерк Джекилля, только более аккуратным, а вот стиль письма и образ мышления сильно отличались. Совершенно очевидно, что в данном случае пером водила рука Дайха.

— И доктор Джекилль не внес никаких поправок в эти записи?

— Разумеется, нет. Как ученый, он не мог грешить против истины. А возможно, желал предостеречь других людей от попыток повторить его эксперимент. Он задался целью показать непорочность ангельской души и все те явления, которые могут проистечь из этого. Как бы то ни было, слово имеет Дайх, только что обретший земную оболочку.

«Ах, наконец-то я ангел! На сей раз трансформацию я перенес совершенно безболезненно, пожалуй, даже не без удовольствия. Я испытываю необычайную легкость во всем теле и трепещу от радости, что вновь чужд всяческой скверны. Какой же это восторг — не ведать зла, того самого зла, которое часто сбивает с пути несчастного Джекилля. Могу только скорбеть о нем всей душой. Вместе с тем не следует забывать, что человек он весьма коварный, от него можно ожидать любого подвоха. Нельзя допустить, чтобы его эгоизм губил все мои благие начинания. Наконец, я имею доступ к его деньгам, с помощью которых можно облегчить участь многих бедняков. О, какая жалость, что этих денег — хотя сумма и весьма значительная — явно недостаточно, чтобы утолить всю мою потребность вершить добро. Не следует вызывать подозрения у банковских служащих, предъявляя к оплате чеки на слишком большие суммы. И так в прошлый раз они насторожились и долго проверяли мою подпись. Но она была безупречна! Впредь я должен действовать более осмотрительно, и Джекиллю не удастся присвоить себе часть денег, предназначенных истинным страдальцам. Прежде чем не совершится благодеяние в полной мере, я не вернусь в обличье доктора».

Старик прервал чтение, снял очки и следующим образом прокомментировал прочитанное:

— Обратите внимание, мсье, на слова «в полной мере». Чрезвычайно любопытно видеть их написанными рукою Дайха. Очевидно, они вырвались случайно. А может быть, это Джекилль, который принял эстафету у Дайха, вписал эти слова, ибо в них слишком ощутимо проступает нервозность и раздражение. Вы не находите, мсье, что они здесь неуместны? Во всяком случае, за ними кроется многозначный подтекст.

Как и обещал, Дайх и впрямь принял тогда все возможные предосторожности. Он отыскал меня, как и в предыдущий раз, и повторил свое предложение. Он держал в руках чемодан, заполненный, как и тогда, пачками ассигнаций. Однако на сей раз он изъявил желание вместе со мной обойти всех нуждающихся и не покидать меня, пока раздача денег не будет закончена. Речь свою он сопровождал улыбкой, обаянию которой невозможно было противостоять.

Памятуя о наказе моего друга, я категорически отказался, ссылаясь на то, что эти деньги являются собственностью доктора Джекилля и я не имею права посягать на них. Дайх не выразил ни малейшего негодования, начал спокойно и методично обсуждать со мной все аспекты данного вопроса, являя при этом ангельское терпение.

Вы себе не представляете, мсье, сколь бесполезное занятие — пытаться увещевать ангела, которому взбрело в голову во что бы то ни стало творить добро. У него собственная логика, своя диалектика мышления, перед которой бессильна обыкновенная человеческая. Он выдвигал настолько убедительные аргументы и подкреплял их столь обаятельными улыбками, что совершенно обезоружил меня и в конце концов убедил и том, что Джекилль — самый ужасный в миро эгоист, а я — бессердечный человек. Он внушил мне, что я, как истинно верующий, не имею права отказываться от пожертвований, предназначенных беднякам. И я сдался. Мы вдвоем обошли дома тех, кто, как мне было известно, более всего нуждался в помощи. К вечеру чемодан был пуст, а мы, совершенно счастливые, буквально тонули в потоках признательности. На прощание улыбка еще раз осветила лицо Дайха и он, рассыпаясь передо мной в благодарностях за содействие, удалился. На сердце у меня было легко и радостно. Не знаю, мсье, ведомо ли вам то восторженное состояние духа, которое достигается одним лишь вершением богоугодных дел.

— М-да, особенно когда богоугодные дела тебе самому ничего не стоят, — не удержался я. — А вот Джекиллю каково?..

— Ну, его реакция была такой, какой и следовало ожидать. Однако изменить что-либо было поздно. Добро было сотворено. Он даже, вопреки моим ожиданиям, не явился ко мне с упреками в потворстве Дайху. А теперь давайте продолжим чтение документа. Перо все еще в руках у Дайха.

«Когда обход нищих и раздача денег были завершены, я понял, что мой самый безотлагательный долг выполнен и настала пора возвращаться в облик Джекилля. С этой необходимостью я смирился не без отвращения. Будучи Дайхом, я чувствую себя значительно лучше. Совесть моя чиста, и дух мой свободен от так называемых комплексов. А какими ужасными, все более тяжкими физическими страданиями сопровождается трансформация в Джекилля! (Все мое существо противится перевоплощению?) Однако я обязан проделать это, хотя бы ради того, чтобы продолжать прием больных и тем самым увеличивать наш с ним счет в банке. К тому же я не могу без сострадания вспоминать о невесте Джекилля. Если он бесследно растворится во мне, она зачахнет от тоски. Я же устроен таким образом, что вид чьих бы то ни было страданий совершенно непереносим для меня. Вот почему в конце концов я вновь заперся в лаборатории и выпил эликсир.

Как я и предвидел, муки перевоплощения оказались нечеловеческими: то были предсмертная агония и одновременно родовые схватки…

…то были предсмертная агония и одновременно родовые схватки…»

— Ты повторяешься, старик!

— Нет, мсье. На сей раз написанное принадлежит руке Джекилля. Это он принял эстафету.

«…по окончании процесса трансформации физические муки сменяются непереносимыми нравственными страданиями. Я вынужден был стать пассивным свидетелем того, как раздают мое состояние! Я догадывался, что голова Дайха заполнена множеством наиглупейших идей, направленных на облегчение участи нищих с помощью моих денег. Этого нельзя допустить! Я стоял перед необходимостью принять решение, тягостное, но неизбежное, дабы уберечь себя от полного разорения. И вот я решил прекратить всяческие эксперименты и поклялся жизнью обожаемого мною существа, моей невесты, что никогда впредь не стану перевоплощаться в Дайха.

Я сдержал слово и более не касался рокового напитка. Однако вскоре, друг мой, произошло нечто совершенно невероятное, некий инцидент, который поверг меня в ужасающее смятение и заставил содрогнуться перед лицом таинственных оккультных сил, в область которых я имел неосторожность вторгнуться.

Дело было зимой. В тот год, как вы помните, стояли лютые морозы. Я прогуливался в окрестностях нашего озера и совсем закоченел. Берег был пустынен. Размышляя о приснопамятных событиях, я поздравлял себя с удачным их завершением. Я знал, что решение мое непоколебимо, и с легким сердцем вызвал в памяти образ милой моей невесты. Я думал о том, что отныне нет причин для отсрочки свадьбы. Я почитал себя за счастливчика, избранника судьбы. Вдруг я заметил двух мальчиков. Они затеяли игру на льду. Едва успел я подумать, что дети так неосмотрительны, и только собрался крикнуть, чтобы они немедленно выбрались на берег, как… случилось то, чего я опасался: под ногами одного из них лед дал трещину, которая мгновенно разошлась, и ребенок с головой ушел в образовавшуюся полынью. Я озирался в надежде увидеть кого-нибудь, кто мог бы спасти мальчишку. Тщетно! Холод разогнал всех гуляющих. Я стал кричать. Ни одного даже слабого отклика не донеслось в ответ. Я моментально кинулся на помощь сам, но в тот же миг опомнился. Одной-единственной секунды размышлений оказалось достаточно, чтобы понять всю нелепость подобного поступка. Если лед оказался настолько тонким, что не выдержал веса ребенка, он тем более не выдержит меня. Я непременно провалюсь в воду и утону, если это место глубокое, — ведь я, как вам известно, плавать не умею. При самом благоприятном стечении обстоятельств мне не избежать воспаления легких с неминуемо печальным исходом, учитывая плачевное состояние моих бронхов.