Современная испанская новелла

— Мне ничего не надо, мама. Как-нибудь обойдусь.

Женщина стала возражать. Она догадывалась, что он был бы не прочь получить часть денег. И он догадывался, что она знает, о чем он думает. Глубокая жалость друг к другу внезапно охватила обоих. Деньги лежали перед ними на столе, а они стояли, смотрели друг на друга, и сердца их сжимались от жалости друг к другу. Получка лежала на столе: одна, две, три сотни…

— Сынок, ты имеешь право на свою часть. На личные расходы. Я дам тебе сколько скажешь.

— Как хотите, мама.

— Сколько, сынок?

Он молчал, будто воды набрал в рот.

Мать взяла деньги. Глаза сына с тайным стыдом следили За ее движениями.

— Вот, сынок, возьми. Э^т0 тебе. На расходы. Хватит?

— Да, мама, — еле слышно ответил сын.

Вечерело. Пора было зажигать свет. Клочок неба над их улицей, к счастью не закрытый домами, постепенно темнел. Была суббота. В день получки в душах людей, живущих в Этих кварталах, рождалось прекрасное чувство солидарности.

Мать сняла с гвоздя сумку и собралась уходить. В комнате сын кончал одеваться.

— Сынок, я иду в магазин, надо успеть до закрытия. Тебе купить что-нибудь?

Он сказал, что не надо, пусть купит что-нибудь на ужин для всех.

«Вот и мужчина в доме. Куплю-ка еще бутылку вина», — решила женщина.

ОЖОГ ( Перевод с испанского Е. Родзевич)

Было уже далеко за полночь, а Лауро и Андрес продолжали работать у печн. Каждые пять — шесть минут они открывали железную дверцу и заглядывали внутрь раскаленной докрасна ослепительной пасти, где обжигались тарелки и ковши. Посуда висела на длинной жерди, которую лизали языки пламени.

У мастера Лауро худое лицо всегда голодного человека со множеством морщин вокруг рта. Он почти все время работает молча, лишь изредка бормочет что-то хриплым голосом, ни к кому не обращаясь.

Пока обжигаются тарелки, Андрес рассматривает еще недавно светлую, а теперь почерневшую рубаху Лауро. Она с короткими рукавами, надета поверх брюк, на ней потеки пота, и с каждым днем недели их все больше. Андрес научился отсчитывать время по многим приметам, и по этим потекам тоже.

Каждый вечер Андреса одолевают одни и тс же мысли. Дни бегут, а мысли прежние, тоже слегка отдающие запахом пота. В понедельник он думает о воскресном вечере, когда можно потанцевать и выпить сидра в кабачке «Эль ранчо чико». Туда любят заходить полуночники. В кабачке играет славный оркестрик из четырех музыкантов, поющих под собственный аккомпанемент. Обычно, когда музыканты кончают играть, начинается потасовка.

По субботам Лауро думает о воскресенье, а по пятницам — о субботней получке.

В доме, где он живет, случаются драки, порой слышится ругань. Напившись, мужчины избивают жен. Женщины бранятся, когда мужья приносят свою жалкую получку. Андрес привык видеть в своем квартале беременных женщин и босых нечесаных ребятишек. Постепенно сердце Андреса твердеет, словно раскаленная глиняная посуда. Порой, стоя у печи, Лауро разводит руками и сам себя спрашивает:

— До каких же пор терпеть все это?

Во время работы они съедают принесенные из дому завтраки, потом зовут водовоза и пьют из большого глиняного кувшина. Водовоз объезжает гончарные цехи два — три раза за ночь.

— Пора, — говорит Лауро.

Он открывает печную дверцу и вытягивает жердь с обожженной посудой. Тарелки и ковши переливаются и блестят, словно их только что обмакнули в кровь.

Андрес ставит посуду в ряд на подставки. Остынув, она меняет свой цвет.

— Последняя партия! — радостно говорит Лауро. Работа подходит к концу. Те, что скоро придут, будут работать уже в утреннюю смену.

На перекладине висит новая партия посуды. Резким толчком Лауро закрывает железную дверцу. И опять оба ждут. Андрес садится.

Из глубины зала какой-то рабочий попросил воды.

Андрес устал, ноют ноги в альпаргатах, глаза слипаются.

— Что с тобой? — спрашивает Лауро.

— Да так, ничего, — отвечает Андрес.

Ожоги случаются, если прикоснешься к раскаленной посуде, что висит на первом крюке у самой дверцы. Достаточно приблизить руку к пышущей жаром глине, и кожа начинает дымиться, а потом сморщивается, словно посуда до обжига.

— Лауро, покажи.

Лауро приготовился открыть дверцу. Он оборачивается и спрашивает:

— Что?

— Твой ожог.

Они посмотрели друг на друга. В глазах Андреса страх. В глазах Лауро усмешка и сострадание. «Он как глина — его надо обжечь», — думает Лауро.

— Хочешь попробовать?

Ожоги бывают легкие и тяжелые. Все зависит от того, сколько дней хочет отдохнуть рабочий. У некоторых все тело покрыто шрамами. На фабрике, где стоят десять гончарных печей, среди рабочих есть и такие, как Андрес. Они еще не пробовали огня.

— Покажи, — повторил Андрес.

Лауро подходит к Андресу и поднимает рубаху. Шрам еле заметен. Начинаясь у шеи, он прячется в волосах на груди.

— Тогда мне дали освобождение на целый месяц, — сказал Лауро.

Опустив рубаху, он опять подошел к печи. Андрес обхватил руками голову.

— Я боюсь, боюсь, — простонал он.

Парень был в отчаянии, один его вид вызывал жалость. Лауро понимал, что сейчас на душе у напарника: страх и тоска. Он хочет обжечься, но не может побороть слабость, охватившую его.

— Ну как? Решился? Только нужно быть осторожным.

В печи обяшгается последняя партия посуды, скоро конец их смене.

— Тебе тогда было очень больно? — спрашивает Андрес.

Лауро пожимает плечами.

Наконец Андрес говорит:

— Давай!

— Сейчас?

— Да.

Лауро подошел к печи, дернул ручку. Дверца открылась, пахнуло жаром, послышалось шипение испаряющейся влаги.

— Где ты хочешь? — спросил Лауро, стоя спиной к товарищу.

Андрес медлил.

— Что тебе обжечь?

— Руку.

Лауро повернулся к Андресу. Тот все еще сидел. Наконец он протянул руку.

— Подожди немного, — сказал Лауро.

Он вынул из печи посуду и установил ее на подставки. Потом снял с жерди самый тонкий крюк. Андрес закрыл глаза.

— Только не очень сильно, — прошептал он.

Лауро увидел его гладкую белую кожу. Пальцы судорожно сжимали колено. Раскаленной глиной Лауро коснулся кожи. Послышался легкий звук, напоминающий звук поцелуя. Андрес вздрогнул и подпрыгнул от боли.