Современная новелла Китая

То ли Баошэнь слишком долго молчал, то ли Сунь проявил нетерпение, только в тишине прозвучал еще один наводящий вопрос:

— Я слышал, вы писали жалобу?

Баошэнь вздрогнул, и его захлестнуло гневом. Он вдруг сразу все понял. Вот оно что! Оказывается, ты пришел сюда собирать материал на Цао, хочешь, «идя по лозе, нащупать тыкву»! Наверняка охотишься не столько за Цао Бинканом, сколько за его покровителями — скажем, заместителем начальника управы Чжао, из меня хочешь сделать стрелка, а из моей жены пулю! И тогда склеится твое обвинение или не склеится, но меня с женой ты спокойно бросишь в дерьмо! Нам достанется не свинина, а поросячий визг. Нет, прошли те времена… Пусть ты представляешь любую комиссию, я не попадусь на твою удочку!

— Какую жалобу? Я ничего не писал. Откуда мне знать подноготную Цао Бинкана? Вам, надеюсь, известно, что я все время преподавал в деревенской школе! — выкрикнул он со смехом, в котором слышались слезы.

— А! — разочарованно протянул Сунь и зевнул. — Тогда это, наверное, недоразумение.

— Конечно, недоразумение.

— Да, никто не может избежать сплетен…

— Действительно, никто!

— Ну что ж, я просто так спросил. Поговорили, и все! — Сунь похлопал его по плечу и пошел.

— Конечно, конечно! — облегченно вздохнул Баошэнь.

— А сегодня жарко, — сказал Сунь, снимая ватную шапку. — Необычно жарко для этого времени.

— Да, боюсь, что снег начнет таять! — подхватил Баошэнь.

Его оформили гораздо быстрее, чем он ожидал, и обещали завтра же принести письменный стол и поставить напротив стола начальника. Баошэнь был очень доволен. Он вспомнил, что в деревне его ждут двоюродный брат и Сююй, и заторопился. Завтра он официально выйдет на работу. Перед ним открылась новая дорога!

Как он и предполагал, на обратном пути пошел снег, который тут же таял, падая на разгоряченную землю. Только на деревьях задерживался. Добравшись до вершины холма, Баошэнь взглянул вдаль и увидел в тумане свою деревню: она казалась серо-белой.

ЧЖАН СЯНЬЛЯН ДУША И ТЕЛО

«Богач бросил своего сына…»

В. Гюго

Чжан Сяньлян. Родился в 1936 году в Нанкине. В 1955 году окончил в Пекине среднюю школу и был направлен преподавателем в школу кадров при провинциальном комитете Ганьсу. В 1958 году был отстранен от должности и отправлен рабочим в сельскую местность Нинся-Хуэйского автономного района. В 1979 году назначен редактором журнала «Север». В 1980 году вступил в Ассоциацию китайских писателей, избран секретарем Нинся-Хуэйского отделения Ассоциации.

В 50-е годы опубликовал более шестидесяти стихотворений. После этого не писал в течение ряда лет. Начиная с 1979 года опубликованы десять его рассказов, в том числе «Старик Синь и собака», а также повесть «Загробное объяснение в любви». Публикуемый рассказ удостоен Всекитайской премии 1980 года.

* * *

Сюй Линцзюнь не думал, что снова увидится с отцом.

Роскошно обставленная гостиная на седьмом этаже фешенебельного отеля. За окном — пустое синее небо, лишь кое-где тонкие, как дымок, полоски облаков… А там, на далекой равнине, откуда он приехал, из окна открываются золотые и зеленые просторы бескрайних полей. Приехав сюда, он словно оказался поверх облаков — странное чувство стеснило грудь. И дым от отцовской трубки висел в комнате словно туман, делая все неосязаемым, нереальным. Но табак, который курил отец, был тот же самый — с профилем индейца на обертке. Тот самый табак, запах которого он так хорошо помнит с самого детства. Слегка сладковатый кофейный аромат. Значит, это не сон, все происходит на самом деле.

— Что прошло — то прошло! — махнул рукой отец. Он закончил привилегированный колледж еще в начале 30-х годов, но аристократические манеры сохранил до сих пор. В дорогом костюме из тонкой ткани в полоску он сидит в кресле, закинув ногу на ногу. — Когда я только приехал сюда, то сразу усвоил один термин из здешнего политического лексикона — «перспектива». Тебе надо поскорее выбираться отсюда.

То, как одет отец, да и сама обстановка смущали его. Да, действительно, прошло много времени, думал он, что прошло — то прошло, но как можно это забыть?

Ровно тридцать лет назад была такая же осень. С адресом в руке, написанным матерью на листке бумаги, он отыскал на улице Сяфэй виллу, скрытую в глубине сада. Только что прошел дождь. Желтеющие листья засверкали еще ярче, тяжелые капли падали с французских платанов, росших вдоль стены, окружавшей сад. Поверх забора была протянута колючая проволока. Ворота были железные, выкрашенные в строгий серый цвет. Он долго звонил, пока открылось в воротах маленькое окошечко. Привратника он сразу узнал. Человек повел его по бетонной дорожке, зажатой между двумя рядами вечнозеленого кустарника, и они вошли в двухэтажный дом.

Тогда отец был гораздо моложе. На нем была шерстяная бежевая безрукавка. Он стоял, положив локоть на каминную полку, и курил, глядя в пол. У камина в кресле с высокой спинкой сидела женщина, из-за которой все время плакала его мать.

— Это тот самый ребенок? — услышал он ее вопрос, обращенный к отцу. — А он очень похож на тебя. Подойди сюда!

Он не двинулся с места, но невольно взглянул на нее. Запомнились сверкающие глаза и ярко-красные губы.

— Ну, что случилось? — отец поднял наконец голову.

— Мама больна, она просит вас вернуться.

— Она всегда больна, всегда…

Отец вдруг отошел от камина и начал ходить из угла в угол. Ковер на полу был зеленый, с белыми узорами. Он следил взглядом за шагами отца, изо всех сил стараясь, чтобы слезы не закапали из глаз.

— Скажи своей матери, что я приду потом, попозже. — Отец остановился перед ним. Но он не верил отцу. Трудно было поверить. Это обещание мать не раз слышала по телефону. Он резко и упрямо повторил:

— Она хочет, чтобы вы вернулись сейчас.

— Знаю, знаю… — Отец опустил руку на его плечо, легонько подталкивая к двери. — Ступай. Тебя отвезут на машине. А мама, если очень больна, пусть сходит в больницу.

Отец проводил его в прихожую и вдруг ласково погладил по голове и негромко сказал:

— Будь ты постарше — было бы лучше. Ты смог бы понять… Твоя мама… С ней очень трудно. Она такая… Такая…

Он поднял голову и увидел, что отец трет ладонью затылок, а лицо его исказила страдальческая гримаса. Его охватила нежность, смешанная с горечью, пожалуй даже жалостью.

А когда он, сидя в отцовском «крайслере», катил сквозь золото падающих листьев по французскому кварталу, слезы вдруг хлынули из глаз. Стыд, одиночество, жалость к самому себе охватили его. Никого не жаль. Только себя. Ему так мало доставалось материнской любви. Мать чаще гладила птичьи перышки, чем его волосы. Не видел он и отцовской заботы. Отец возвращался домой замкнутый, суровый, потом у них с матерью начинались бесконечные ссоры. Отец сказал, что будь он старше, было бы лучше, он мог бы понять… А ведь в свои одиннадцать лет он уже смутно понимал кое-что: матери больше всего нужна любовь мужа, а отцу больше всего нужно отвязаться от жены с ее странным характером. Сам же он не нужен никому — ни отцу, ни матери! Он всего лишь плод «несвободного» брака между американским студентом и дочерью помещика.