Современная польская повесть: 70-е годы
Шрифт:
Я смотрел тогда на людей и, хотя был совсем еще мальчиком — а может быть именно поэтому, — замечал, что бабушку слушали недоверчиво, как бы сомневаясь, что бог согласился держать у себя товарища А. В., или моего отца; бабушка тоже, пожалуй, замечала что-то в глазах людей и еще раз повторяла — бог взял его к себе, говорю вам, взял; а потом, чувствуя, что не убедила никого, добавляла — хоть и не верите, что бог взял его к себе, берите цветы просто так, все равно их растащат ночью.
Каждый мальчишка в деревне знал, кто крадет цветы; их крали и прятали в портфели старшие ребята, ездившие автобусом в школу или на работу в город; на следующий день после такого торжества портфели ребят, спешивших на автобус, были пузатыми — кроме бутербродов с маслом и колбасой, в них лежали
Но не только это я могу сказать о той смерти, я изучаю ее со всех сторон, ведь это она привела к тому, что теперь я хватаюсь за голову и не могу понять, что же я собой представляю, кем я стал, не могу разобраться в себе и не знаю, что я могу и к чему я годен; я не знаю, любят ли меня, ибо не могу разобраться в любви и доброжелательности людей ко мне, ибо, хотя мне скоро и тридцать, я все еще дитя той смерти, оправленной в золотые рамы, украшенной цветами и постоянно воскрешаемой в речах, статьях и книгах, дитя, передаваемое из одних заботливых рук в другие.
Ведь как мило улыбался директор, с какой преувеличенной доброжелательностью уверял мать, что я сдам экзамены в среднюю школу, как резво он семенил ногами, когда бежал в учительскую сообщить, что приехал сын товарища А. В., что он находится в стенах школы имеете со своей матерью, и как вскочили сразу же все учителя.
Ты страдал, отец; обвиняемые рассказывают в этой книге все, что произошло тогда; я сижу один в маленькой холодной комнате судебного архива над раскрытым томом актов следствия и стенограмм показаний обвиняемых и свидетелей, но воображение уносит меня к деревянному, крытому соломой дому, я занял удобную позицию для наблюдения, значит, я не стоял неподвижно, а присоединился к группе, которая должна повесить тебя и которой руководит Б. М.
Дверь широко распахнута, теплый вечер, высокое крыльцо с истертыми ступенями, на крыльце ты, отец, сидишь спиной к ночи и лицом к мерцающему свету керосиновой лампы, горящей в доме.
Какая безмятежная картина, отец, открывается глазам незаметно подкравшейся карательной группы, и Б. М. передвигает узел на веревке и делает большую петлю, такую, чтобы в ней уместилась твоя голова, и вот уже петля готова, и он держит ее в обеих руках, будто осязаемый жесткий нимб.
Какая безмятежная сцена, отец, перед этими вытянутыми вперед руками Б. М., перед жестким, конопляным нимбом; там в избе мать качает ногой люльку и что-то тихо напевает, а ты время от времени прерываешь ее песенку и говоришь…
Б. М.(суду). А. В. сидел на крыльце своего дома спиной к нам, мы слышали, как он говорил своей жене: пока растет на славу, пока растет на славу…
Речь шла обо мне, в этой огромной книге обо мне сказано много, это уж штучки прокурора, что обо мне столько сказано, ведь известно, что прокурор всегда и всюду,
где бы то ни было и когда бы то ни было, делает все, чтобы продемонстрировать сердце преступника, жестокое и безжалостное, и тот факт, что я тогда лежал в люльке и что мать напевала мне песенку, дал прокурору великолепную возможность показать суду каменное сердце командира карательной группы.Прокурор (к Б. М.). Ребенок и его мать, обвиняемый, не оказали на вас никакого влияния?
Б. М. (молчит).
Прокурор понял, что попал в точку, и повторил вопрос.
Прокурор (к Б. М.). Повторяю вопрос: тот факт, что вы застали в доме А. В. его жену, склонившуюся над люлькой, его ребенка, для вас не имел никакого значения?
Б. М. (молчит).
Прокурор (обращаясь ко второму обвиняемому). А что скажет по этому поводу второй обвиняемый?
Второй обвиняемый (суду). Я шепнул Б. М., что в доме жена А. В. и ребенок.
Прокурор (второму обвиняемому). С какой целью вы шепнули это?
Второй обвиняемый. Чтобы смягчить его, мне было жалко.
Отец радовался мне, наверняка радовался, если бы не радовался, он мог просто сказать матери что-то о земле, о поле, ведь каждый в деревне тогда был полон этим, ведь вдруг объявилось столько земли, столько, что даже страшно; об этом тоже можно прочитать в актах следствия, в показаниях обвиняемых и свидетелей.
О земле сказано очень много в этих протоколах и актах, о том, что у людей ее было совсем мало, а потом им вдруг под нос сунули огромные пространства, а они боялись ее брать, не брали, хотя и хотелось, но никак не могли вобрать в себя столь огромную равнину, которую разрешено было брать, и товарищ А. В. говорил — берите ее, берите… он злился на людей и кричал — берите ее, берите…
Судья (свидетелю). Что говорил вам А. В., когда земля пустовала и никто, кроме А. В., не решался взять ее?
Свидетель. Он говорил, чтобы ее брали.
Суд (свидетелю). Можете ли вы повторить слова А. В.?
Свидетель. А. В. говорил: берите ее, берите, ведь она ваша.
Судья (свидетелю). Как он это говорил, спокойно или взволнованно?
Свидетель. Сперва спокойно, а потом неспокойно, а потом нетерпеливо, со злостью, а потом уж кричал: берите ее, берите!
Суд (свидетелю). Значит, кричал…
Свидетель. Кричал так, будто натравливал нас на эту землю…
Тут свидетель — как можно понять из протоколов, а из них действительно можно кое-что понять, потому что протокол — это как бы человеческая душа, — тут свидетель разохотился и пожелал высокому суду, который, возможно, того и не знал, обстоятельно разъяснить, каково состояние людей, которые испытывают огромное желание броситься на землю, но которые сдерживаются, потому что боятся, хотят и боятся, и в первый момент может показаться, что страх и желание переплетаются, и неведомо, что возьмет верх; но как только один из них схватит, страх исчезает, и верх берет желание, и это желание превращается в ярость, и тогда все яростно хватают и раздирают.
Суд (свидетелю). Что вы хотите этим сказать?
Свидетель. Я хочу сказать, что А. В. надеялся, что кто-нибудь еще, кроме него — ведь он-то не боялся, — накинется на поле и схватит кусок той земли, он хотел, чтобы мы ее расхватали.
Свидетель вновь пожелал вернуться к тому, о чем говорил ранее — как можно судить по страницам судебных материалов, он чрезвычайно разохотился и почувствовал себя в суде по-свойски, — но судья прервал его.