Современный египетский рассказ

Кое-кто из знати пришел в ярость: „Тайбуга своим поступком восстановил против нас простонародье!” Однако слава эмира Тайбуги росла, и случилось так, что обиженные стали говорить: „Пойдем к Тайбуге!” — А кто это?” — „Это тот, что вернул хранителю седел его жену, а похитил ее великий эмир Джункули ибн аль-Бабах!”

* * *

Шейх Джалаль ад-Дин аль-Кандари в своем историческом труде „Надежный путь к познанию восьмого века [34] и его людей” рассказывает: „Когда имя Тайбуги стало известным, я сказал себе: „Нельзя пропустить такого человека, надо увидеть его своими глазами и поговорить с ним”. В скромно обставленном доме меня встретил человек, одетый небогато, некрасивый, толстогубый, картавый, с медлительной речью. Я сказал себе: „Разве это важно? — и спросил у Тайбуги, — как случилось, эмир, что ты спас простую женщину и стал врагом Ибн аль-Бабаха, человека твоего сословия и звания?” Эмир медленно отвечал: „Всем сердцем ненавижу несправедливость. Было время, когда я, мальчик, ехал среди других всадников, как и они, я срывал чалмы с прохожих, теснил почтенных старцев. Однако мне было жаль их, и однажды я пожаловался нынешнему моему товарищу Йалбуге. „Чего же ты хочешь? — отвечал он. — Довольно и того, что ты в лучшем положении, у тебя есть и гречанки и негритянки — все, что пожелаешь. Ты хочешь исправить мир? Напрасно. Есть Владыка, который вершит земные дела”.

34

Имеется в виду VIII в. по мусульманскому летосчислению, которое ведется с 622 г. по лунному календарю.

В другой раз я спросил Йалбугу, как умерли тысячи и тысячи, которых унесла большая чума. Он ответил мне: „Они умерли мучениками”. — „А есть ли разница, как сын Адама умирает — мучеником или не мучеником?” — „Ты ставишь меня в тупик, эмир”. Больше я не говорил с ним. Тайбуга помолчал, потом спросил: „Ты многое знаешь, шейх Джалаль ад-Дин, скажи мне, как можно спать спокойно, если в мире творятся такие несправедливости, от которых бы содрогнулись горы?” Я смутился, не зная, что ответить: „Разве изменишь мир, Тайбуга? Ты вернул похищенную жену мужу — и все перевернул вверх дном, привел в ярость эмиров, смутил умы. Так стоит ли бороться с несправедливостью?” В ответ на мою речь Тайбуга воскликнул: „Клянусь Аллахом, не пройду мимо несправедливости и не прогоню от моей двери обиженного!” Правду сказать, я был поражен тем, что услышал, однако еще более удивительное ожидало меня впереди”.

Эмиры созвали совет и решили послать Таштемира Джундара и Санкара Хазиндара к султану Куджуку, сыну Насыра Мухаммада ибн Калауна. На рассвете эмиры оседлали коней — и вот они уже перед султаном, пали ниц, просят разрешения говорить. Султан, совсем юный, совсем немного времени прошло с тех пор, как взошел он на престол, поднял эмиров, приказал говорить. „Взгляни, государь, какое бесчестье творится вокруг, нет нам больше повиновения, и господа больше не господа в своем доме”. Лицо султана покраснело от гнева. Таштемир понизил голос: „Государь, твой наместник совершил великий грех: запретил разрушать старый дом, а ведь эмир Акбай хотел на его месте поставить мечеть. Акбай возмутился, а Тайбуга говорит: „В этом доме живет семьсот человек, куда ж им деться?” Что же это, государь, Тайбуга не дает строить мечети, натравливает чернь на Акбая, да и уважение к нам уже не то”. Султан помолчал, затем молвил: „Эмиры, я не приму решения, пока не спрошу совета”. Эмиры зашумели: „С кем советоваться, государь, разве мы не преданные твои слуги?” Куджук тихо ответил: „Отец наш завещал, чтобы Тайбуга был при нас наместником. К тому же я в его поступке большого греха не вижу. Вспомните, эмиры, также и то, что это Тайбуга первым ринулся в атаку и взял последнюю крепость неверных”. Но эмиры не уступали: „А как же мечеть, повелитель мусульман, хранитель священных городов?” — „Я жалую для этого участок своей земли в Райданийе”.

С некоторых пор Тайбуга стал как бы выше ростом, осанка его приобрела величественность, да и лицо словно изменилось: теперь никто не сказал бы, что оно некрасиво. Дело к вечеру, в дом к Тайбуге стали собираться суфии, следующие по пути великого подвижника Сиди Ахмада Бадави, и другие — последователи Сиди Дасукки и Сиди Рифаи, всех их приветствуем и просим тебя, господи, воскресить нас вместе с ними и укрепить их примером нашу веру. Для всех есть угощение у Тайбуги. Каждый день режут в его доме сто голов овец и триста голов дичи, а фруктов, орехов и мускуса не счесть. Дважды в день открываются двери дома Тайбуги, в обеденный час входят в дом бедняки и сироты, а если кто не насытился, приходит и вечером. Чаще всего Тайбуги нет с ними: он объезжает рынки и кварталы, выслушивает жалобы и просьбы, разрешает споры. А вечером он во главе стола, оглядывает гостей — все чужие лица, знакомых одно или два. Гости же смотрят на эмира, и в глазах их почтение и любовь. Я не упускал случая побывать на этих трапезах, другие же, в том числе шейх Сирадж, избегали их. А о Йалбуге и говорить нечего: рассказывали, что он считает эмира безумным, упаси от этого, о Поражающий умы и души. Я же скажу, что это пустая выдумка.

Однажды эмир наклонился ко мне и говорит: „Я позвал к себе Таштемира Джундара”. Я чуть не подавился от изумления: „Как можно, эмир? И дня не проходит, чтобы Таштемир не побывал в крепости, он наговаривает на тебя, хочет восстановить против тебя султана”. Тайбуга ответил: „Таких немало, но Таштемиру я не делал ничего дурного, никогда с ним не трапезничал, даже лица его не припомню”. — „Зато он прекрасно осведомлен о твоих делах, эмир”. Тайбуга засмеялся: „Ну-ка, рассказывай, что знаешь, чем я перед ним виноват?” Я помедлил: „Трудно тебе ответить, хотя речь твоя проста. Может быть, то, что любит тебя народ, им мешает, оттого и говорят о тебе дурно? Ты удивлен? А ведь минуты не пройдет, чтобы кто-нибудь не помянул тебя добрым словом, люди говорят: „Если б все были, как Тайбуга, вот была бы жизнь!” Эмир ответил просто: „Я делаю только то, что угодно господу”. — „Они ходят в крепость, строят против тебя козни. Так почему бы и тебе не явиться один раз к султану и не сказать ему правду?” — выговорил я, запинаясь. Эмир ответил кратко: „Султан не зовет меня к себе”.

Разговор иссяк. Эмир молчал, я же не нашелся, что ответить. Глубокая ночь стояла на дворе, Таштемир не пришел, должно быть, вообразил, что Тайбуга хотел оскорбить его, приглашая разделить трапезу с простолюдинами. Громче и громче раздавались голоса суфиев во дворе. Тайбуга сел, скрестив ноги: глаза закрыты, лицо печально, слушает, как старуха читает молитвы, сопровождая чтение ударами железной палки по доске и извлекая из нее сладчайшую мелодию: „Земная юдоль — корабль без кормчего, море без берегов, плывущие по нему — слепы, опустились на дно, искали, а что нашли? Господин наш, возлюбленный раскаивающихся, о Хусейн, тебе лучшая молитва и привет”. На глазах у слушающих слезы, и я почувствовал, как сжалось сердце Тайбуги: мученик, любимый, за тебя отдала жизнь Умм аль-Гулям, сын твой идет на заклание, а ты не раскаиваешься! Я посмотрел вокруг: величественно вздымаются стены, розовая вода на камнях источает аромат Сальсабиля [35] . „Эмир, если ты знаешь, что говорят о тебе… ” Эмир молчит, весь обратился в слух. Проникнуть бы в его мысли, узнать, о чем он думает. А ночь уже на исходе, проснулись первые птицы. Я наклонился к Тайбуге: „Таштемир даже не потрудился прислать кого-нибудь вместо себя!” Молчит эмир, предутренний холод пробирает до костей. „Какое унижение, эмир!” — „Да простит ему Аллах, Ибн аль-Хаддад”.

35

Сальсабиль — по мусульманским верованиям, источник в раю.

Ханбалитский судья оседлал коня и отправился к верховному судье, у дома спешился и вошел в большой зал, где уже сидели судьи ханифитский, шафиитский и маликитский [36] , а возглавлял собрание верховный судья, шейх Абд аль-Барр. Беседовали о разном, пока ханбалитский судья не завел наконец речь о том, из-за чего собрались. В течение последних месяцев уменьшился доход каждого из судей от разрешения споров и жалоб. Судья по-прежнему сидел в присутствии, готовый судить да рядить, но ни одна душа не приходила к нему с жалобой или обвинением в похищении, краже или убийстве. А один из них в конце дня вообще не нашел у себя ни одной монеты, взимавшейся в качестве судебной пошлины. Разобравшись, судьи отыскали корень зла: наместник султана эмир Тайбуга стал лично ездить по кварталам, заходить в дома и лавки, расспрашивать недовольных. Говорили, что Тайбуга так искусен, что разрешает самые запутанные дела в считанные секунды, и люди стали сомневаться в достоинствах судей. Ханифитский судья сказал, что сам слышал, как маликитского судью обвиняли во взятках, и что обидчик торжествовал над обиженным. Маликитский судья закричал, что он узнал, как несправедливо обошелся ханифитский судья с женщиной, пришедшей к нему с жалобой на мужа. Голоса зазвучали громче, лица покраснели от гнева, ханбалитский судья сорвал с себя кафтан: „С этого дня я больше не судья! И зачем это Тайбуга полез не в свои дела?” Маликитский судья на это отвечал: „Мне кажется бесспорным, что Тайбуга тайно лелеет гнусную цель: подорвать основы нашей веры!” Судьи в один голос воскликнули: „Мы найдем доказательства и представим их султану, нашему государю!” После некоторого размышления верховный судья продолжал: „Мы разоблачим его, к тому же дом Тайбуги полон дервишей. Почему, вы спросите? Потому что Тайбуга собирает вокруг себя простолюдинов, чтобы легче было свергнуть нашего государя. Вот об этом мы и известим султана. Вы ведь слышали, он призывает к аскетизму, а люди его кричат на каждом углу: „Тайбуга не пройдет мимо несправедливости и покарает обидчика!” Если так пойдет дальше и звезда Тайбуги поднимется еще выше, раскроются его тайные помыслы и конец придет государству и законности. Слыханное ли дело, шейхи, чтобы в египетском государстве тюрков эмир вершил правосудие, открывал двери своего дома перед простолюдинами, кормил и поил их? Нет, отвечу вам, такого еще не бывало в истории”. Ханбалитский судья вскричал: „Ах он нечестивец, негодяй, безбожник!” А верховный судья, сладко улыбнувшись, ответил: „Не торопись, шейх Ахмад, еще не время”.

36

Xанбалиты, ханифиты, шафииты и маликиты — последователи четырех религиозно-правовых школ в исламе.

Только муэдзин произнес первые слова азана [37] , как близ мечети Хусейна поднялись шум и движение. По толпе прошел ропот: „Тайбуга едет, Тайбуга едет со стороны Умм аль-Гулям”. Имя эмира на устах у всех, собравшихся во дворе мечети в этот ослепительно сияющий день. И вот явился — склонились головы, люди затаили дыхание, взоры прикованы к тому, чье имя известно теперь всему Египту. Отовсюду идут к нему с жалобой, приходят даже феллахи. Явился один, рассказывает: „Отобрали землю, эмир, забрали деньги и имущество, как теперь прокормиться?” И эмир послал с крестьянином своих людей с наказом вернуть землю.

37

Азан — призыв на молитву.

Эмиры утверждали, что Тайбуга одаряет каждого, кто пришел к нему, и решает дело, не вникая в подробности. На это я должен возразить, что Тайбуга тщательно изучал дело, прежде чем принять решение.

Сегодня пятница, эмир надел грубое платье, вокруг него обычная свита: голь-беднота, темный люд да три-четыре богача, следующие за ним повсюду. Целый день эмир на коне, объезжает город, впереди молодой горбун криком прокладывает ему дорогу. Голос у горбуна на удивление сильный, звонкий для такого слабого тела. Два дня ездит эмир по улице Салиба, проверяет цены на сыр, яйца, зелень и другую снедь. А что делать мухтасибу [38] ? Мухтасиб, человек злой, несправедливый, да проклянет его Аллах и освободит от него общину верующих, устанавливает цепы, как ему заблагорассудится. Однако поднять цены после того, как их понизил Тайбуга, и он не решается: люди разорвут на месте.

38

Мухтасиб — глава «хисбы», управления мер и весов в средневековом Египте.

Едва судья Абд аль-Барр сказал последние слова и закончилась молитва, как люди окружили Тайбугу, приветствуют его, обращаются к нему с речью, как будто он один из них. Честное слово, я укорял его за это: „Ты эмир, человек высокого звания, а обращаешься с ними как с равными”. Эмир отвечал на это: „Все мы дети Евы и сыновья Адама, к тому же простые люди скромны и добродетельны, если бы мы лучше их знали, не судили бы так, как судим”. Только он сказал это, из мечети выходят трое эмиров, которые молились в первых рядах, недалеко от верховного судьи Абд аль-Барра. Надо сказать правду, все трое — и Таштемир Джундар, и Санкар Хазиндар, и Йалбуга, отдалившийся от Тайбуги, — выглядели величественно, выступали гордо, каждый одет в богатое платье и расшитый плащ. Переговариваются, а Таштемир небрежно спрашивает, что за толчея вокруг. И надо же так случиться, один человек возьми и закричи: „Посмотрите, какая разница между праведниками и притеснителями в исламе!” Головы повернулись, я услыхал, как кто-то спросил: „Разве этот (он имел в виду Тайбугу) одного с ними звания?” А другой ответил: „Разве он не выше их званием?” Лица эмиров потемнели от гнева, а народ смотрит во все глаза, ждет, что будет. Один предположил, что Тайбуга подойдет к ним с приветствием, другой утверждает, что эмир сорвет с них плащи и бросит в грязь. А Тайбуга тихо говорит с людьми, как будто не замечает эмиров и не слышит, что кричат вслед им люди.

„Говори, что у тебя”. Таштемир тихо произнес: „Эмир Тайбуга, государь!” Султан воскликнул: „Я говорил вам, что наш отец завещал, чтобы Тайбуга был при нас наместником, не хочу больше слышать об этом!” Все дремлет во дворце, тепло разливается по всему телу. Таштемир заговорил еще тише, еще смиреннее, а эмиры затаили дыхание, слушают: „Внемли, государь, до меня дошел важный слух”. Султан сжал губы. „Тайбуга без устали призывает к благочестию, а на самом деле худых людей зовет к себе, поит их вином, а вчера совсем голову потерял: вышел во двор и закричал… Прости меня, государь!” В зале воцарилась грозная тишина, так что стало слышно, как играет вино в бочках; хмеля в головах как не бывало. Султан сказал: „Говори все, что знаешь”. Таштемир произнес: „Тайбуга вышел во двор и что есть силы закричал: „Дайте мне Куткут! Дайте мне Куткут! Я желаю Куткут!” Гнев вспыхнул в глазах султана; схватив графин, швырнул его оземь, ударил кулаком в мраморную стену — и приказал Таштемиру замолчать…»