Современный грузинский рассказ

В то памятное воскресенье я должен был закончить работу, специально принесенную домой со службы. Для этого нужно было пять-шесть часов посидеть, не поднимая головы. Я и в самом деле поработал на совесть. Усталый и изнуренный жарой, вышел на балкон, чтобы перевести дух. Солнце склонялось к западу, и спасительная тень осеняла наш маленький железный балкон и узкий заасфальтированный тупик. Однако жар от раскаленного августовским солнцем асфальта достигал второго этажа, и я не почувствовал облегчения. Пришлось вернуться в комнату, отыскать на кухне длинный резиновый шланг и насадить его на кран. Я вынес шланг на балкон и крикнул матери, чтобы она отвернула кран.

Сначала я полил балкон, потом перекинул шланг через перила, и вода с шумом обрушилась на асфальт. На улице не было ни души, и я беспрепятственно мог поливать все вокруг. Я направил струю воды на пыльные листья акации.

И вдруг посреди улицы возник голопузый пацан, как будто из-под земли вырос. Сначала он восхищенно взирал на меня, потом решился:

— Дяденька, и меня полей, пожалуйста!

Сначала я и ухом не повел, но пацан не отставал, гонялся взад-вперед за струей, ловил в воздухе водяные брызги и хлопал мокрыми ладошками себя по животу. Радостно приплясывая, он оглашал наш тихий тупичок звонким криком.

На соседнем балконе показался Силован Пачашвили, старый, заслуженный экономист, пенсионер. Всю свою жизнь он прожил бобылем и, должно быть спасаясь от одиночества, чуть свет включал свой охрипший репродуктор на целый день, как в парикмахерской. Вот и сейчас следом за ним на балкон выплыл сладенький мотив из какой-то оперетты. Судя по всему, это было единственное средство связи почтенного Силована с внешним миром.

— Дай бог тебе здоровья! — одобрил Силован мои действия. — Сегодня особенно жарко.

— Дышать нечем, — подтвердил я.

— И вчера изрядно парило. Я всю ночь не спал.

— Да, было душно.

— Даже чересчур! — вдруг рассердился Силован, как будто именно я управлял температурой воздуха.

— Меня утром пригласили на дачу, а я никак не решусь…

— Вот чудак!..

Честно говоря, я сам себе удивлялся. Еще недавно твердо решил: ни за что не поеду. А теперь перед этим стариканом как будто даже хвалюсь тем, что приглашен за город.

Увлеченный разговором и своими мыслями, я совсем забыл о пацане, прыгавшем под струей холодной воды. Вымокший с головы до ног, он скакал, как безумный, и издавал невероятные вопли.

Я поспешил отвести шланг в сторону и направил струю на листву акации. Пацан остановился, искоса поглядел на меня и зашлепал по мокрому асфальту. Я проводил его взглядом.

— Так что вы мне посоветуете, батоно Силован? Ехать?

— Ты еще спрашиваешь, чудак-человек!..

Я до сих пор не знаю, какое чувство толкало меня на эту поездку, что это была за сила, с которой я не мог справиться и которая постепенно овладевала мною и подчиняла себе. Назначенное время близилось, и я сам себя не узнавал. Будто кто-то другой надевал брюки, рубашку, носки и туфли, кто-то другой открыл дверь и вытолкнул меня на улицу.

Казалось, сама судьба вела меня за собой.

Два шофера такси отказались ехать — вода на подъеме закипает. Третий предложил довезти до кладбища: там можно будет пересесть на автобус или маршрутное такси.

Я последовал совету третьего водителя.

У кладбищенских ворот толпилось столько народу, что я сразу подумал о похоронах, забыв, что кладбище закрыто и там давно не хоронят. Ждали автобуса и такси. Я выбрал автобус и стал терпеливо дожидаться своей очереди.

На город постепенно опускались сумерки. Поблекшее небо незаметно темнело, с кладбища потянуло прохладой.

Я ощущал усталость и тяжесть во всем теле. Даже подумал: к черту Мамию с его дачей! Пойду лучше на кладбище, посижу на скамейке или на камне, передохну и — домой. Но я продолжал упорно стоять, провожая глазами стаи разноцветных машин, мчащихся в гору. В глазах у меня зарябило, и мне пришлось встать спиной к шоссе и так ждать автобуса. При этом я уныло думал, что упрямство — одно из проявлений человеческой слабости и нерешительности.

Изрядно стемнело, очередь заметно вытянулась, и я стал послушным рабом этого длинного ряда: жалко было его покидать, стоявшие сзади наверняка мне завидовали…

Не знаю, как я ухитрился втиснуться в автобус. Весь измятый, потный, я крикнул, чтобы открыли окна, но никто, конечно, и не пошевелился. Не припомню, чтобы еще когда-нибудь я чувствовал такую предательскую слабость и полный упадок сил.

Проехав примерно полпути, я понял, что живым мне отсюда не выйти. Но еще через несколько минут усталость внезапно прошла. К раскисшим и затекшим мышцам вернулась былая энергия, и, главное, изменилось настроение, я вроде бы приободрился и ожил. А тут и ветерок повеял, наверно, кто-то открыл окно. Я задвигался, растолкал пассажиров и глотнул живительной прохлады.

Слабо освещенный автобус медленно и тряско полз по крутому серпантину дороги. В салоне царил удивительный покой. Одни пассажиры молчали, другие негромко, мирно беседовали. В натужном гуле мотора их почти не было слышно.

Сейчас мне нравились все люди, и я их всех любил. Я чувствовал странную легкость и уже радовался, что вырвался из душного города и хоть один вечер проведу на свежем воздухе. Было интересно, в какое общество я попаду: наверно, Мамия собрал старых знакомых. Единственное, что меня беспокоило, не очень ли я запаздываю. Неудобно явиться позже всех!

Автобус остановился, поток пассажиров мгновенно вынес меня наружу. Вечерняя прохлада, в которую я внезапно окунулся, немного одурманивала и пьянила. Бодрым шагом я направился по указанному адресу. Несмотря на темноту, мне не пришлось долго искать, через каких-нибудь пятнадцать минут я оказался у дома Мамии.

Ворота были открыты. Возле них стояло несколько автомобилей.

Асфальтированная дорожка, освещенная электричеством, обсаженная вьющейся виноградной лозой, вела к двухэтажному кирпичному дому. Из глубины двора доносился невнятный говор. Мамия все равно не услышал бы меня на таком расстоянии. Поэтому я прошел за железную ограду, разумеется, не без робости: боялся, как бы из-за кустов не выскочила собака. А такая дача немыслима без собаки.

Я прошел по виноградной аллее. Справа оказалась широкая каменная лестница с железными перилами, никак не вязавшаяся с архитектурой двухэтажного дома. Но я не стал решать архитектурную задачу, ибо у лестницы, положив головы на лапы, спали две огромные собаки. Честно говоря, я был удивлен: они так крепко спали, что даже не слышали, как я подошел.

Здесь уже яснее были слышны голоса и смех. Но вряд ли стоило окликать Мамию: мой голос мог разбудить собак, и трудно сказать, чем бы это кончилось.