Современный грузинский рассказ

Мы обошли весь зоопарк, пока обнаружили жирафов. Нани долго и внимательно их разглядывала и казалась вполне довольной. А я чувствовал себя счастливым. Болтал какую-то чепуху, вспоминал школьные годы, институт… Потом проводил Нани до дома и пообещал назавтра ей позвонить. Мне показалось, что она обрадовалась. Во всяком случае, спросила, когда я позвоню, чтобы она была дома.

Оставшись один, я принялся строить планы на завтра. Меня ждала еще одна счастливая встреча… Но вполне естественная радость внезапно омрачилась невесть откуда взявшимся подозрением: мне показалось, что кто-то идет за мной по пятам. Я невольно вздрогнул от страха.

И остановился.

Стараясь не выдавать волнения, вынул сигарету и закурил. Попытался взять себя в руки, и мне это почти удалось. Я приготовился к любой неожиданности, откуда бы она ни грозила. Я ждал нападения до тех самых пор, пока не наткнулся на своего соседа. Не скрою, я был рад встрече с этим обычно досаждавшим мне болтуном. Мы разговорились и не спеша направились к дому.

Мне все время хотелось говорить о Нани, но я сдерживался. Не дай бог пустомеле на язык попасться!

Ночь тянулась бесконечно. На другой день я позвонил, не дожидаясь назначенного часа. Судя по всему, вчерашние жирафы произвели впечатление на Нани. И как только она запомнила их печальные глаза, форму ушей. До жирафов ли мне было, когда я только и мечтал о встрече! Я осторожно попытался назначить свидание. «С удовольствием, — сказала Нани, — только днем я занята, увидимся вечером». Вечером я никак не мог. «Нани, дорогая, — взмолился я, — может, все-таки днем!» — «В таком случае, зачем нам спешить, — сказала она, — отложим нашу встречу до завтра или даже до послезавтра». И вдруг я с ужасом почувствовал, что вечером не хочу встречаться с Нани. И, кажется, она тоже это поняла. Судя по голосу, настроение у нее упало. Но я упорно продолжал твердить: «Давай увидимся днем, ну, выкрои хотя бы часик…»

Больше я Нани не видел. Никогда. По телефону звонил часто, но голос ее, чем больше проходило времени, звучал все глуше, все отдаленнее, пока не умолк совсем…

Я продолжал стоять и смотреть на Нани.

Расшумевшиеся гости дружно пили за хозяйку дома с подчеркнутым уважением, почтением, благоговением… Нани сдержанно улыбалась. В глазах ее мерцал холодный, насмешливый огонек.

Мне уже не хотелось отсюда уходить, и я сделал два шага по направлению к столу.

— Здравствуй, Нани! — сказал я.

Гости кое-как угомонились и вернулись на свои места. Нани взяла со стола пачку сигарет. Спелый Кизиловый и Ванька-Встанька одновременно защелкали своими газовыми зажигалками, услужливо протягивая Нани огонь. Мамия недовольно взглянул на жену и на ретивых кавалеров.

Все молча, пристально смотрели на Нани, как на экран телевизора.

И я тоже…

Глядя на нее, я, между прочим, успел подумать, что явился сюда не самовольно, а по приглашению. И тем не менее никто меня за стол не сажал. Бог с ним, со столом! Меня вообще не замечали. Это оскорбительное пренебрежение так меня взбесило, что, позабыв обо всем, я ринулся к столу.

— Ты что придуриваешься, Мамия? Может, не замечаешь меня! Я целый час тут стою и любуюсь на вас!.. — крикнул я, и голос мой ужаснул меня самого.

Но еще более ужасным оказалось другое.

Я был ошеломлен!

Поражен!

Потрясен до глубины души!

Весьма громкие слова, не правда ли? В таких выражениях мы обычно рисуем свое внутреннее состояние, сильно все преувеличивая: будничным, мелким, житейским дрязгам мы предпочитаем шекспировские страсти. Сознательно или бессознательно каждый из нас стремится к исключительности, неповторимости — мы одолеваемы недугом гордыни.

Потрясающего на даче у Мамии пока ничего не произошло. Напротив, человек, не лишенный юмора, увидел бы здесь много забавного и прекрасно провел бы время.

Как только я кинулся к Мамии, оскорбленный в своих лучших чувствах, застолье вновь смешалось, и все куда-то ринулись с радостными возгласами. По сравнению с нынешним ликованием встреча, оказанная гостями хозяйке дома, могла считаться невыразительной и холодной. Мое взбунтовавшееся самолюбие было удовлетворено с избытком, ибо после долгого и бессмысленного стояния, выпавшего на мою долю, трудно было ожидать такого бурного изъявления чувств.

Но я ошибся!

В мгновение ока гости пронеслись мимо, едва не смяв и не затоптав меня, торопясь кому-то навстречу. Мы с Нани остались одни. Она тоже стояла (я не заметил, когда она встала). Итак, она стояла и улыбалась кому-то, по-видимому, только что прибывшему, так, словно я не стоял между ними, а если и стоял, то был прозрачен, как стекло, или же сама Нани обладала взглядом, способным пронизывать людей насквозь.

Я быстро обернулся. И увидел круглое, гладко выбритое лицо, довольное и счастливо улыбающееся. Наконец рыжий Мамия и его разноцветные гости покончили с рукопожатиями, приветствиями, извинениями, отцепились от вновь прибывшего и, почтительно выстроившись в две шеренги, дали возможность пройти к столу упитанному человеку, искусно скрывавшему лысину зачесанными с затылка желтыми, как яичный желток, волосами.

— Просим к столу, Ваче Платоныч, к столу!

За Желтым Платонычем, преданно виляя хвостами, подобострастно следовали знакомые мне овчарки. Новый гость, судя по всему, был своим человеком в доме. Собак выгнали, они покорно, поджав хвосты, скрылись.

Платоныча посадили на почетное место во главе стола. За столом было просторно, но тем не менее Мамия уступил гостю свое место рядом с хозяйкой дома. Прежде чем сесть, Платоныч поцеловал Нани обе руки. Я не слышал, что он ей при этом говорил, но судя по улыбке, игравшей на ее лице, он нашептывал что-то лестное и приятное.

Мамин незаметно исчез. И тотчас из кухни донесся звон посуды. Хозяин вскоре вернулся с чистым прибором, никому не доверив обслуживание дорогого гостя.

— Сейчас все будет, Платоныч!

Вслед за Мамией появился тщедушный человечек с грустными глазами, костистыми скулами и на удивление тяжелой нижней челюстью. Человечек притащил кучу сухого хвороста и бросил в камин, даже не взглянув в нашу сторону, он стал на колени и принялся раздувать огонь.

— Сию минуту все будет в ажуре, Платоныч! — успокаивал Мамия гостя, который вовсе не нуждался в его заверениях, а сидел себе во главе стола и безмятежно улыбался.

Все старались ему угодить, как будто только от него зависело всеобщее благополучие. Внимание, еще недавно изливавшееся на прекрасную хозяйку дома, переместилось теперь на ее соседа.

Появление Желтого Платоныча убедило меня в том, что я больше не существую. Мне следовало понять это раньше, но я всегда отличался несообразительностью. Но когда я исчез?

Может, в очереди на автобус или в самом автобусе… или на этой веранде? Не знаю, не могу вам сказать, потому что исчезновения своего я физически не ощутил, просто понял, что меня нет… При этом я мыслил, переживал, сознавал, в отличие от остальных видел свои руки, пальцы, видел свою белую рубашку, серые брюки и черные «мокасины», слышал собственный голос и ощущал свое тело. Как видно, я только для них не существовал — они не видели и не слышали меня.

Скажу откровенно, собственное исчезновение меня не очень огорчило. Более того, как рукой сняло давешнее напряжение, и впервые в жизни я почувствовал себя человеком, подглядывающим за другими из-за занавески. Неприятное чувство, доложу я вам: ты их видишь, а они тебя нет, ты слышишь, о чем они говорят, а они тебя не слышат. Неудобно. Очень неудобно… Впрочем, я тут ни при чем. Провидению было угодно сыграть со мной такую шутку.

Я не собирался оставаться здесь, чтобы наблюдать за этим сборищем — слишком много чести! Но я страшно проголодался, прямо умирал с голоду. Куда, думаю, я пойду с пустым желудком! Перекушу — и в путь! Так я размышлял и радовался, ведь голод тоже служил доказательством того, что я существую.