Современный шведский детектив
Шрифт:
Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.
— В таком случае, что значит «Бенгт»? — полюбопытствовал Улофссон. — Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?
— Само собой. Можно перевести как «благословенный».
— А как насчет Эмиля?
Удин тряхнул головой:
— Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.
Он как будто задумался.
И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку
Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед — истошно взвизгивало.
В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.
Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.
Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.
Он заехал за Буэль к Соне Турен.
Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.
— Буэль, дорогая, — сказала Соня, — поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.
— Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…
— Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.
Петер был сын Сони и Бенгта.
Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.
— Кошмарный случай… ну этот, вчерашний, — сказала Черстин.
— Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.
— Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.
— А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.
— В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны — дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.
— Неужели на шоссе в это время такое движение?
— Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один — по дороге в больницу и один — через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.
— Страшная штука… Он зевнул.
— Да, — согласилась Черстин. — Движение…
— Я не о том. У меня из головы нейдет вооруженный псих, с которым мы валандаемся. Черт, и устал же я. Да еще этот Эмиль Удин —
тоже хорош подарочек. Умом вроде как не блещет. Все изучает обстановку да языком мелет за троих. Чем это только кончится, хотел бы я знать. Сумасшедший дом…А кончилось все тем, что у Эмиля Удина страшно разболелся живот.
Он сидел в гостиничном баре и рассуждал с барменом о лундских церквах.
— Значит, церквами интересуетесь?
— Еще как, — сказал Эмиль. — Что может быть увлекательнее? Разные эпохи, разные стили… в каждом уголке страны… Да, будь я проклят! Обычно я беру с собой в поездки фотоаппарат — вдруг подвернется возможность сделать интересные снимки. Но на этот раз не успел. Придется обойтись открытками. Но надо хотя бы потолковать с кем-нибудь из церковных сторожей и выяснить кое-какие даты из истории местных сконских церквей.
Было бы только время… Так вы говорите, в Дальбю есть хорошенькая церквушка?
— Ага. И непременно загляните в собор. Там для сведущего человека найдется что посмотреть.
— Точно. Взять, к примеру, надгробную скульптуру в склепе Финна, вернее, Симеона… теперь принято считать, что она изображает Симеона. Я тут читал прелюбопытную статейку…
Беседу прервали громкие голоса. Метрдотель призывал к порядку подгулявшую компанию. Один из парней особенно разошелся и, как видно, воспылал нежной страстью к официантке. От избытка чувств он любовно шлепнул ее по заду. И результат не замедлил сказаться: темный костюм какого-то пожилого господина украсился деликатесом — морским язычком а-ля Валевская.
Метрдотелю было отнюдь не весело. А когда гуляки полезли в ссору, обзывая его немчурой и недоделанным нацистом — из-за легкого немецкого акцента, — настроение у него вконец испортилось. Он бурно запротестовал, пытаясь объяснить, что он родом из Швейцарии, но все напрасно: крикуны остались при своем. Мало того, начали осыпать его совсем уж унизительными прозвищами, из которых «гомик» было, пожалуй, самое безобидное.
Эмиль Удин раздумывал, не вмешаться ли, но решил пока подождать.
И в этот момент накатила первая волна боли. Он согнулся пополам, дыхание перехватило.
Скандал утих так же внезапно, как и начался. И компания с громкой руганью удалилась.
На лбу Удина выступил липкий пот. Что такое с желудком? — подумал он.
Мимо прошел метрдотель, тихо бурча что-то себе под нос.
— Боже ты мой, это что за фрукты? — спросил бармен.
— Студенты, — прошипел метрдотель. — Думают, им все дозволено — что хочу, то и ворочу!
Удин возобновил разговор с барменом. И еще полчаса оба обсуждали церковную архитектуру.
Живот болел, и Удин чувствовал себя препаршиво. Наконец он попрощался и поднялся к себе в номер.
Когда часы на соборной башне пробили двенадцать, он крепко спал; громкий храп несся из открытого окна в темную весеннюю ночь. Но и во сне он ощущал тупую боль.
Глава восьмая
В четверг в девять утра Инга Йонссон вопреки обещанию не позвонила.