Современный венгерский детектив

— Я понимаю. Меня и не надо утешать. Я не затем пришла. Я пришла, чтобы спросить, могу ли я чем-либо помочь вам. Мне хотелось бы знать, кто убил отца и за

что. И хорошо бы найти те деньги. Мы в них очень нуждаемся.

— Конечно, вы можете помочь. Вы уже давали показания?

— Да. Только это совсем не то. Вы же знаете. Одно дело, когда говоришь с отцом Андриша, а другое — когда в милиции.

Он хотел было что-то сказать, но в последнее мгновение передумал. Он, конечно, должен объяснить этой девушке, что милиции нужно верить и так далее. Но сейчас нельзя. То, что она верит человеку, надо ценить. Надо радоваться этому. И он рад. И немного огорчен, потому что в словах Вильмы прозвучала и критика. Ну, ладно.

— Спасибо, Вильма. Можно спрашивать?

— Спрашивайте.

— Кто такая Эдит?

— Какая Эдит?

— Ваш отец был знаком с женщиной или девушкой по имени Эдит. Вы знаете ее?

— У нас в классе две Эдит — Эдит Везер и Эдит Ковач. Отец знал обеих. Эдит Ковач он зная, пожалуй, лучше, потому что она чаще бывала у нас.

— И…

— Простите, что я вас перебиваю. Он знал еще Эдит Чаус.

— Кто это — Эдит Чаус?

— Чаусы долго жили на нашем этаже — Эдит и ее дядя. Потом дядя умер, а Эдит продала квартиру и сняла где-то комнату. Отец был хорошо с ней знаком.

— Был ли отец с кем-нибудь из этих трех Эдит в близких отношениях?

— Не знаю. Точно не могу сказать. Возможно, с Эдит Ковач. Однажды прошлым летом мы с отцом ходили в бассейн «Сечени» и там встретились с девочками и мальчиками из нашей школы. Ковач тоже была с ними. Потом я узнала, что она два или три раза приходила к нам, когда меня не было дома.

— А ваша мать? Она была дома?

— Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома — ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.

— Ваша мать работает поваром?

— Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой — мама всегда приносит еду домой.

— Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду — между собой?

— Что вы! Плохо — не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.

— Значит, если я вас правильно понял, у вашего отца были какие-то связи с женщинами.

— Конечно. Только об этом не принято говорить. Отец был очень хороший человек. И молодой. Ему было сорок пять лет. Я говорю про это только вам. Я не хочу, чтобы о таких вещах знали все.

— На допросе вы не говорили об этом?

— Меня об этом не спрашивали. Маму спрашивали.

— Послушайте, Вильма, вы умная, взрослая девушка. Давайте говорить откровенно.

— А я и говорю откровенно.

— Вот и хорошо. Допускаете ли вы, что между вашим отцом и Эдит Ковач были близкие отношения?

— Отец никогда не признавался в этом. Но это не исключается.

— А девушка? Не говорила она что-либо такое, что могло бы подтвердить ваше предположение?

— Один раз говорила. Дня через два после того, как мы были в бассейне, она подошла ко мне в коридоре.и сказала: «Классный у тебя папаша, Вильма».

— Как вы узнали, что она приходила к вам, когда вас не было, дома?

— Отец сказал мне как-то: «Была Ковач, тебя искала».

— И вы не спросили, зачем она приходила?

— Нет. Она бы сама сказала, если бы хотела.

— Но она не сказала?

— Нет.

«Хитрит. А может, и не хитрит. Только каждое слово приходится вытягивать из нее клещами. Почему? Стыдится? Стыдно рассказывать о любовных делах отца? Или что-то мешает? Возможно, и так. — Это не исключено. Что-то здесь не вяжется. Что же?»

— А вы, Вильма? Вы дружили с мальчиками? Ведь вы красивая!

— Нет, не дружила. И, пожалуйста, не говорите мне комплименты. Я знаю, какая я есть.

— Ни с кем? И никогда?

— Нет.

— Не понимаю. Почему?

— Очень просто. С одним мне хотелось дружить, но из этого ничего не вышло.

— Обманул?

— Допустим.

— Одноклассник?

— Что вы!

— Вам не хочется о нем говорить?

— Пожалуй… Не очень. И все же я говорю. Хотя это вряд ли относится к делу.

— Я спрашиваю только потому, что хочу лучше вас узнать.

— И завербовать? Келемен громко рассмеялся.

— Мне и в голову это не приходило. Знаете, все дело в том, что такая уж у меня профессия. Приходится разговаривать со многими людьми, и хорошо, если удастся

разгадать, что представляет собой человек, с которым беседуешь.

— Ну, хорошо. Раз уж мы договорились, я буду откровенна.

Она взглянула на Келемена, ожидая, что он будет спрашивать. Но Келемен не спрашивал. Наступила неловкая пауаа. Вильма опустила голову, потом подняла.

— Ну, ладно. Скажу. Он художник. Еще не прославившийся. Тридцати четырех лет. Имя не.имеет значения, впрочем, зовут его Альфредом Шоммером. С ним бы я дружила. Но он не захотел. Сказал, что не может связывать себя ни с кем. Единственная его любовь — искусство. Пять дней мы встречались, на шестой он прогнал меня. Словом, не прогнал, а оказал только, что все кончено.

— Что-то долго варился у тебя кофе, Манци,— обратился Келемен к жене, которая входила в иомнату с подносом в руках.— Опять сломалась кофеварка?

Почти за два десятка лет совместной жизни с Белой у Манци выработалось особое чутье, которое безошибочно подсказывало ей, когда лучше подать кофе, вмешавшись в беседу мужа с посетителями.

— Должно быть, очень мелкий помол. Зато наверняка получился вкусным и крепким.

Она приветливо улыбается Вильме и спрашивает!

— Вам с сахаром?

— Нет, спасибо.

Келемен кладет в чашку пять кофейных ложечек сахара и сосредоточенно размешивает его.

— Спасибо, Манци.

— На здоровье.

И она тут же удаляется. Манци знает к тому же, когда надо уйти. После кофе разговор о сердечных делах Вильмы можно было не возобновлять.

— Скажите, Вильма, как удалось отцу накопить сорок две тысячи форинтов? Впрочем, это не так уж и важно.

— Он не копил. Он выиграл и х.Три года назад он выиграл в лото, но нам ничего не говорил, пока не ушел из дому. Угадал четыре цифры.

— Кто еще об этом знал? Кроме вас?