Современный венгерский детектив

— Никто. Вернее, я не знаю. Мы сами ничего не знали до тех пор, пока он не ушел. На другой день он встретил меня у школы и тогда сказал об этом. Еще он написал об этом в письме, которое я передала маме. Он записал, что с этими деньгами он начнет новую жизнь. Подаст на развод, но обещает по-прежнему помогать семье, та заботиться обо мне, только просит маму не чинить ему препятствий.

— Приносил ли од домой зарплату за этот месяц?

— Нет. Двадцать девятого, в день получки, отец всегда отдавал маме тысячу шестьсот форинтов. Но на этот раз он не пришел, домой, А тридцатого его уже не

было в живых.

Теперь нужен прыжок. Внезапный поворот к прежней теме.

— Вы случайно не знаете, отдыхала ли Эдит Ковач на Балатоне в прошлом году?

— Нет, не отдыхала. Все лето она ходила в бассейн «Сечени».

— Может быть, она приезжала на Балатон на несколько дней?

— Этого я не знаю. Может быть, и приезжала. Не знаю. Он украдкой вздыхает. Это удается ему с трудом — нехватает воздуха. Так далеко не уйдешь. Келемен кладет на одеяло папку, достает из нее открытку.

— Посмотрите, Вильма. Кто, по-вашему, мог послать эту открытку отцу?

Девушка берет открытку, рассматривает ее и возвращает Келемену.

— Ее написала Эдит Чаус; «Пожевывая рыбу, шлю миллион поцелуев. Эдит». Кроме меня и отца, этот шифр знает только Эдит Чаус. Это я ее научила. И отца тоже. Мы переписывались с помощью этого шифра, чтобы мать не могла ничего разобрать. Но это было давно. Шифр мы придумали еще в восьмом классе. Тогда же я и научила Эдит им пользоваться.

Келемен достает из. папки конверт.

— Судя по печати, открытка была послана летом прошлого года, восьмого июля, в. субботу

— Ее могла написать только Эдит Чаус. Илия. Ноя не писала.

— Вы знали, или догадывались, что между отцом и Эдит Чаус установились такие отношения, которые позволили ей посылать вашему отцу «миллион поцелуев»?

— Нет.

— И вас это не поражает?

— Отчего же, я очень поражена.

Ничего не вышло. И теперь уже не выйдет. Келемен: почувствовал это особенно ясно. Он понял, что открытка что-то изменила в поведении девушки. Ведь у него многолетний опыт. Он видит, что Вильма размышляет, хочет сама распутать какие-то нити, о чем-то догадывается. Но о чем? Расскажет ли? Тут надо быть осторожным. Или спрашивать быстро и решительно. Что лучше? Если бы он только знал теперь, о чем надо спрашивать, все тут же выяснилось бы и встало на свои места. Но он не знал. И испытывал мучительное, противоречивое чувство, так хорошо ему знакомое.

— О чем вы сейчас думаете?

— Об Эдит.

— Что именно?

— Да так… И сама не знаю…

— Это плохо.

Конечно, она не хочет говорить. Выспрашивать? Вытягивать каждое слово клещами? Или действовать в обход? Нужны факты, факты. Надо забыть про чувства. Они как ловушка. Могут обмануть. Надо найти факты. Это верный путь. Может быть, долгий, но верный.

— Сколько лет Эдит?

— Скоро двадцать четыре. Она на шесть лет старше меня.

— Блондинка? Шатенка? Брюнетка?

— Брюнетка, турецкого происхождения. У нее и фамилия турецкая. Это мне дядя Липи говорил.

— Кто это — дядя Липи?

— Дядя Эдит. Он уже умер.

— Когда вы последний раз видели Эдит?

— Недели две назад. В половине десятого отец послал меня за сигаретами, и я пошла на Бульварное кольцо в магазин, где она работает. Потому что все табачные ларьки были уже закрыты, а ее магазин работает до десяти. Она училась в техникуме пищевой промышленности. Эдит очень красивая. Когда они жили в нашем доме, она была моей лучшей подругой. Я знаю ее с детства. Мы были как сестры. Я, помню, часто просила, чтобы она разрешила мне причесать ее. Она смеялась и разрешала. Но я никогда не думала, что отец… Что у нее с отцом такие отношения.

— Она бывала у вас после того, как переехала на другую квартиру?

— Нет. Не была ни разу. По крайней мере, я об этом не знаю.

Еще звучали ее слова, а Келемену почудился вон сирены милицейской машины, мчавшейся на бешеной скорости. Нетерпеливо теснились вопросы, и Келемен уже знал, каким голосом надо их задавать — резким и прозрачным, по-военному суховатым, но доброжелательным. Взвизгнув тормозами, милицейская машина остановилась, Келемен выпрыгнул из нее и спокойно и решительно рассеял скопившуюся толпу зевак.

Частная беседа. Не допрос. Нельзя. Очень хочется, но нельзя. Профессиональное рвение и человеческое любопытство, в этом единстве — вся-красота его профессии. А если этого нет — все к черту. И все же нельзя.

Он не мог посмотреть на свои часы. Это было бы невежливо. Она сидела, скрестив руки. Левый рукав школьного халата был засучен — ее часы показывали десять минут восьмого.

Они молчали. Келемен нащупал свой пульс, стал считать. Девушка слегка смутилась, сделала движение, чтобы встать, но Келемен кивком остановил ее.

— Еще один, последний вопрос, Вильма. Не обижайтесь на мою назойливость…

— Что вы… Это я должна…

— Какие сигареты курил ваш отец?

— «Кошут».

— А Эдит Чаус?

— Когда она жила в нашем доме, курила «Симфонию». А сейчас не знаю.

— Спасибо, Вильма. Больше вопросов сегодня не будет. Да и те, что были, я задавал неофициально. Если что-либо придет в голову, я попрошу Андриша передать вам. Кстати, открытку я тоже разгадал.

Он не мог удержаться от того, чтобы не похвалиться.

— Да? Правда, ведь, нетрудно было? Математическим способом это можно сделать за десять минут. Мы уже пробовали в кружке.

— Конечно, нетрудно. Детская забава.

И все же Бела Келемен был немного огорчен.

5

— Берци?

— Да.

— Хамдулиллах!

— Хамдулиллах! Как дела. Бела? Что нового?

— Новостей много.

— Я так и думал. Как ты себя чувствуешь?

— Гриппую. А вообще говоря, ничего.

— Как Манци?

— Спасибо. Хорошо. А вы как?

— Мы тоже ничего. Скажи, у тебя что-нибудь важное, а то я уже почти за порогом. Мы идем в кино.

— Жаль, Берци, но на киножурнал ты опоздаешь. Телеграфирую: в одном магазине на Бульварном кольцо работает девушка по фамилии Чаус, Эдит Чаус. Первый вопрос: в каком магазине? Второй: как фамилия заведующего магазином? Третий: я какую смолу работает девушка? Если еще удастся узнать ее домашний адрес, было бы очень здорово. Это уже четвертый вопрос.