"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

— Вырежи этот эпизод, — остановил его я.

Майк вытащил из кармана куртки два конверта и бросил один мне, другой Аннелизе.

— Что это такое?

— Приглашение на премьерный показ шедевра Майка Макмеллана и уже встающего на дыбы Джереми Сэлинджера.

В конверте лежал проспект, отпечатанный на плотной бумаге. Под логотипом Сети. Слишком много слишком кричащих цветов. Заснеженные горы.

И дата: 28 апреля.

2

Через неделю Майк рассказывал Кларе свою собственную версию «Золушки». Насколько я понял, зайдя в спальню дочки, чтобы поцеловать ее на ночь, в сказке участвовали богатый адвокат с Манхэттена, журналистка, пишущая для «Вог», и большущий бультерьер. Мысль о том, что сказки рассказывают, чтобы помочь ребенку заснуть, от Майка совершенно ускользала, но было приятно слышать, как хохочет Клара.

Аннелизе заканчивала убирать со стола, в переднике, с непокорной, щекочущей шею прядью, которая мешала ей. По-моему, она была прелестна.

Я закурил сигарету.

— Там будет полно говнюков, — буркнул я.

— Знаю.

— Говнюков, которые понапишут кучи говна.

— Тавтология.

Я прочистил горло.

— Нам придется бежать посреди ночи. На нас набросятся с вилами.

— Не преувеличивай.

— Я не преувеличиваю. Так и будет.

— Преувеличиваешь.

— Если бы я захотел преувеличить, я бы сказал так: наш дом подожгут, меня посадят, как на кол, на шпиль колокольни, а когда я совсем помру, нарежут котлет из моей задницы и устроят барбекю.

— Ничего подобного не случится. Тебе всего лишь придется пожать какое-то количество рук и ответить на вопросы, те же самые, на которые ты уже отвечал множество раз.

— Вот Майк, режиссер, — захныкал я. — Майку нравится пожимать руки. Помнишь, как все обернулось в последний раз, когда я отвечал на вопросы?

Аннелизе скривилась при воспоминании о перформансе, который стоил мне иска (впоследствии отклоненного судом), и мигрени, длившейся три дня.

— Ты — звезда.

— Я не хочу быть звездой. Мое место в арьергарде.

— Сэлинджер…

Я поднял руки вверх, показывая, что сдаюсь.

— О’кей, о’кей…

— Никаких «о’кей, о’кей», понял? Я потратила пятьсот евро на новое платье не затем, чтобы ты все испортил своим хныканьем, ясно?

С этими словами она отвернулась и принялась отскребать со сковороды пригоревший жир: ужин готовил Майк, а когда Майк стряпал, холестерин на радостях пускался в пляс.

Я молча слушал, как хохочет Клара и позвякивает посуда в раковине, в сотый раз задаваясь вопросом, почему ни мне, ни Аннелизе не приходит в голову прибегнуть к современному агрегату под названием посудомоечная машина. Думаю, это некий вид снобизма. Такого же, какой позволит длинному списку приглашенных на премьерный показ документального фильма отовсюду выпроваживать меня пинками под зад на протяжении двух предстоящих весен. У меня заранее заныли ягодицы.

— Прекрати сейчас же, — вдруг воскликнула Аннелизе.

Я вздрогнул:

— Что прекратить?

— Зацикливаться. Я отсюда это чувствую.

— Я не зацикливаюсь.

Аннелизе оставила сковороду, вытерла руки о передник и села напротив меня.

— Ты должен это сделать. Должен пойти.

— Почему?

— По трем причинам, — сказала она.

— Всего лишь по трем? — попытался я обратить все в шутку.

Аннелизе говорила очень серьезно.

— Первая причина, — сказала она. — Ты должен пойти ради Майка. Он работал на пределе сил, чтобы закончить фильм. Защищал тебя со шпагой наголо, и ты сам прекрасно знаешь, это ему нелегко далось.

— Ладно.

— Вторая. Ты должен это сделать ради себя самого. Должен поставить точку. После этого ты почувствуешь себя лучше.

Я попытался выдавить из себя улыбку. Не получилось. Во рту пересохло.

Я погасил сигарету. Наверное, пора бросать эту дрянь.

— Третья: ты должен это им.

— Кому?

— Им.

3

Сеть пустила в ход тяжелую артиллерию. Плакаты на перекрестках, растяжки и весь арсенал средств, какие Ушлое Дерьмо измыслил ради такого случая. В Интернете он запустил то, что называется вирусной атакой по всем правилам маркетинговой партизанской войны: мне это напоминало кластер экскрементов в свободном полете, но кто я такой, чтобы судить?

Сонный городишко Больцано с изумлением следил за приготовлениями к премьерному показу фильма «В чреве Бестии» и за прибытием целого зоосада критиков (в футболках под пиджаками — телевизионные; с мешками под глазами — киношные); журналистов (выпендрежные — местного разлива, поедающие суши — столичные, натужно пыхтящие — под звездно-полосатым флагом); старлеток («Майк?» — «Да, компаньон». — «Кто такая, к черту, эта Линда Ли?» — «Она снялась в паре ангажированных фильмов». — «С этими-то ядерными боеголовками вместо титек?» — «Потише, компаньон, Линда — моя подруга».) и прочих персонажей, более или менее странных, которые бродили среди портиков и монументов с одухотворенным и немного растерянным видом. Кажется, местное население благосклонно отнеслось к этому безумию, думал я, пока мы направлялись во взятом напрокат автомобиле, причем с водителем, к кинозалу, где должно было состояться событие, но тут вдруг на глаза мне попалась надпись красного цвета, аршинными буквами, которую усердный муниципальный служащий старательно замазывал и которая гласила: «Сэлинджер — убийца».

— Это тоже находка УД? — осведомился я у Майка.

— Может быть, компаньон, может быть. Кто это сказал: «Важно только одно: чтобы о тебе говорили»?

— Товарищ Берия, полагаю. Или, возможно, Уолт Дисней.

Майк этим вечером оделся особенно чинно. В костюме, с галстуком он мне казался каким-то другим, незнакомым. Вел себя непринужденно. Но я хорошо его знал. Майк то и дело хрустел пальцами. А это он обычно проделывал, чтобы не завопить во все горло.

Мне ли было его не понять. В тот день я не съел ни крошки, выкурил две пачки сигарет (несмотря на благие намерения), все утро ворчал и большую часть дня примерял одежду. Наконец выбор пал на костюм с галстуком, в котором я выглядел на тридцать лет моложе и походил на школьника в день первого причастия. Аннелизе терпеливо, стоически вытерпела все. В новом платье она была чудо как хороша. Но я так волновался, что почти этого не заметил.

Клару все это попросту взбудоражило. Блаженная детская пора.

Она смотрела на все глазами, горящими, как фары, и забрасывала нас вопросами, пока машина с тонированными стеклами (очередной выверт Ушлого Дерьма) прокладывала себе путь сквозь скопление народа в центре Больцано. Половина этих людей понятия не имела, кто мы такие, не уставал я себе твердить, а другая половина, все-таки думал я, нас считала шакалами. На самом деле мало кто вообще обращал на нас внимание. Но моя паранойя достигла критической точки.

— Что значит «УД», папа?

Мы с Майком переглянулись.

— «Умный Дядя», малышка, — ответил я.

— Если он умный, почему вы с дядей Майком все время над ним смеетесь?

— Золотце, — вмешалась Аннелизе, — помнишь, что я говорила тебе?

— Будь хорошей девочкой. Папе нужно работать, — послушно повторила Клара.

— Вот молодчина.

— Но ведь это не настоящая работа.

Тут мы с Майком не смогли удержаться от смеха. Клара нас подловила. В самом деле, это не настоящая работа.

Журналисты ждали нас у двух гигантских, в высшей степени cool, minimal [118] и притом крайне безобразных фотографий, изображавших очертания горы. Красная полоса, ее пересекавшая, представляла собой художественное воспроизведение ЭК-135. Ушлое Дерьмо меня в этом уверил. Гениальное творение одного калифорнийского дизайнера, берущего за консультацию несколько тысяч долларов. По-моему, то была всего лишь красная полоса, причем нарисованная скверно, однако если парень заставил заплатить себе целое состояние за такую плешь, честь ему и хвала.

118

Здесь: крутых, минималистских (англ.).