"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

— Вы только не обижайтесь, доктор Сомерс, но большинство родителей не знают и половины того, что творят их дети.

Филу явно нравится это замечание, он торжествующе смотрит на меня.

— Тут вы, конечно, правы отчасти, но не более. Я считаю в высшей степени маловероятным, что мой сын употребляет наркотики.

— И вы не замечали изменений в его поведении за последний год?

— Нет… Впрочем, да, замечала, — признаюсь я. — Но это связано с нашим с мужем разводом.

— У Робби наблюдались признаки реактивной депрессии и повышенной тревоги, — встревает Фил.

— Что-о? — ошеломленно поворачиваюсь я к нему.

— Я думаю, наш разрыв очень расстроил его, и он решил отплатить нам, выразить, так сказать, свое мнение. Ты сама знаешь, у детей из распавшихся семей всегда возникают проблемы…

— Нет, не всегда, — перебиваю я.

— Но по большей части. Развод родителей так или иначе сказывается на детях.

— Интересно, кто из нас решил развестись?

Краем глаза я вижу, что инспектор О’Рейли, вытянув шею, внимательно слушает.

— Сейчас не время и не место выяснять отношения, — тихо, но твердо произносит Фил.

— Да, ты прав, не время и не место, — отзываюсь я, с трудом овладевая собой. — Но я бы очень хотела, чтобы ты говорил как отец, а не как психиатр.

— Для меня здесь главное установить, — обращается к нам обоим инспектор О’Рейли, — считаете ли вы, что Робби знает, кто это сделал, но либо боится все рассказать, либо покрывает злоумышленника.

— Я ни секунды не сомневаюсь, что Робби не знает, кто это сделал, и никого не покрывает, — уверенно говорю я.

— Оливия, инспектор О’Рейли хочет установить…

— Послушай, Фил, оставь свой тон, я не ребенок и все понимаю.

Пытаюсь выдержать его взгляд, но это не так просто, грудь переполняет гнев, мне горько слушать, хочется, чтобы слова мои хлестали его по щекам. И Робби здесь уже ни при чем, это касается только нас двоих.

— Я принимаю сторону Робби не потому, что я наивная дурочка. А потому, что верю, он говорит правду. — Снова поворачиваюсь к О’Рейли. — Я квалифицированный врач и говорю вам, что не замечала у сына никаких признаков депрессии. Дурное настроение — да, временами бывает, он порой даже грубит, но не было ничего такого из ряда вон. Я на сто процентов уверена: он знает не больше, чем все мы.

— Хорошо. — О’Рейли ободряюще улыбается мне, и искра сочувствия в его глазах дает повод подумать: он не новичок в вопросах супружеских противоречий. — Итак… — смотрит он в свой блокнот, — последний вопрос. Вы как-то связаны с центром реабилитации в Грассмаркете?

— Да. Добровольно дежурю там два вечера в неделю.

— За это вас номинировали на звание «Женщина города»? Я узнал вас по снимкам в газетах.

Молча киваю. Когда еще в сентябре оказалось, что ме ня выдвинули на награду, я обрадовалась, ведь теперь о нашем центре заговорят. Я и не представляла, что помимо своей воли стану этакой мини-знаменитостью.

— А Робби там с вами бывал?

— В центре?

— Да.

Кажется, понимаю, куда он клонит. В центре не поощряют незаконное употребление наркотиков, но большинство обратившихся за помощью — наркоманы или недавние наркоманы, и я не сомневаюсь, наркотики туда иногда приносят, прячут в укромных местах, где персонал не может их найти.

— Он был в центре всего один раз. Я брала детей в прошлом году на Рождество, там устроили праздник. Больше я их туда ни разу не возила, потому что считаю это неуместным. У пациентов своя жизнь, и детям там делать нечего.

— И у Робби нет никаких других контактов с центром?

— Никаких.

— Хорошо, — улыбается инспектор нам обоим. — Кажется, узнал от вас все, что нужно. А теперь надо поговорить с Робби.

— А вы будете допрашивать молодых людей, которые были с ним в тот вечер? — интересуется Фил.

— Обязательно. Робби назовет их всех, и мы поговорим с каждым.

— Сейчас позову его, — поднимаюсь я.

Открываю дверь, подхожу к лестнице и зову Робби… Слава богу, ушла из гостиной, а то ведь чуть не набросилась на Фила. Не помню, когда он стал говорить со мной таким нарочито терпеливым тоном, будто я его пациентка, этот его тон для меня, что быку красная тряпка. Жду, когда спустится Робби, и пытаюсь подслушать, о чем говорят в мое отсутствие Фил и О’Рейли. Доносятся отдельные фразы: «Все, что могу», «Ради детей она готова на все», «Мой опыт наблюдений за поведением подростков»… Хочется застонать от бессилия, я едва сдерживаюсь.

— Пошел ты в задницу, Фил, — бормочу я. — Трепло несчастное.

Робби грохочет по ступенькам, успеваю быстро его обнять, и он выскальзывает из моих рук.

— Хочешь, я или папа побудем с тобой?

— Этот О’Рейли говорит же, что ни в чем нас не обвиняет. — Робби останавливается и качает головой. — Справлюсь сам.

— Только говори всю правду, абсолютную правду, хорошо, сынок? — Я беру его за плечи и заглядываю в лицо. — Ты же понимаешь, как важно схватить этого человека, пока он не навредил еще кому-нибудь.

— Мама, мне нечего скрывать. Честно.

Еще раз обнимаю его и отправляю в гостиную. Слышу некоторые фразы. Фил тоже предлагает посидеть рядом во время беседы, но Робби наотрез отказывается. Вижу, как он прислоняется к дверному косяку, складывает руки на груди, поза вызывающая. Не жду, что будет дальше. Через кухню выхожу в садик, направляясь туда, где в самом конце, на площадке, вымощенной местами потрескавшимся и проросшим травой камнем, стоят деревянный стол и четыре стула. За ним, в пятнах солнечных лучей, сидят Арчи с Лейлой, между ними бутылка вина и два бокала.

— Решили наплевать на чай и выпить винца. — Лейла протягивает мне бутылку. — Хочешь глотнуть, что осталось?

— Воздержусь. Пока здесь Фил, надо держать себя в руках. Чуть не размозжила ему голову. Сидит, надувает щеки. Черт бы его побрал!

— А мне он никогда особенно не нравился, — говорит Лейла.

— Лейла! — предостерегающе бормочет Арчи.

— Да, не нравился! — Она берет меня за руку. — Я не говорю, что терпеть его не могла, нет, но всегда считала, что для моей лучшей подруги он недостаточно хорош.

Мы с ней и в самом деле лучшие подруги. Я двигаю стул поближе и кладу усталую голову ей на плечо. Познакомились мы на вечеринке медицинского факультета перед началом учебы, еще в восьмидесятых, когда обеим было по восемнадцать. Стою одна в зале, кругом полно незнакомых людей, от смущения коленки дрожат, не знаю, куда деваться, единственное желание — спрятаться за тяжелыми пыльными бархатными шторами от потолка до пола. Гляжу — смотрит секунды две не отрываясь, потом идет ко мне через весь зал, покрытый дубовым паркетом, проталкивается сквозь толпу орущих студентов. Несет два полных стакана, один протягивает мне, берет за руку.