"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

Вечер проходит быстро. Контингент, как всегда, довольно однороден — состоит из тех, кто еще на что-то надеется, и совсем отчаявшихся. Моя работа заключается, в частности, в том, чтобы убедить отчаявшихся, что еще не все потеряно, что можно переменить жизнь к лучшему, не сразу, конечно, но шаг за шагом, постепенно.

В конце приема кто-то звонит, Мартин снимает трубку и, не прерывая разговора, жестом подзывает меня и тычет пальцем в цифру в блокноте: 20 000 фунтов стерлингов.

— Фантастика! — в восторге шевелю я губами.

Еще бы не радоваться, ведь с деньгами, которые мы собрали в пятницу, наш центр обеспечен на два года, все наши планы вполне могут осуществиться. Уинстон провожает меня до машины, сажусь, мы смотрим друг другу в глаза.

— С вами все в порядке, доктор Сомерс?

Машинально собираюсь выдать что-нибудь оптимистическое, но… Я врач, многое повидала в жизни, и мне кажется, понимаю, что судьба, нередко принимающая об лик нашей собственной глупости, может обрушить на нас любое несчастье, понимаю, что люди часто бывают злы и несправедливы друг к другу. По большей части мне удавалось избегать людской злобы. Но после того, как чуть не отравили Робби, появилось чувство, будто меня силком втащили в какой-то иной мир, куда более опасный, где будущее зыбко и не зависит от наших усилий.

— Возможно, скоро обнаружится, кто подмешал Робби наркотик, — отвечаю я и вдруг ни с того ни с сего добавляю: — Мне кажется, я уже знаю, кто это сделал, правда, не на сто процентов уверена. — Делаю паузу. — И если я, не дай бог, права, значит отчасти я во всем виновата. А не права — тоже не дай бог, потому что я очень хочу, чтобы все это скорей прекратилось.

Уинстон кивает с таким видом, будто совершенно все понял. Засунув руки в карманы мешковатых штанов, он раскачивается взад и вперед и не отрывает от меня взгляда.

— Кажется, вас разрывают на две половинки?

— Да.

— На вашем месте, доктор Сомерс, я прислушался бы к шепоту сердца. — Он говорит это тихим мягким голосом, но слова его жгут, как острый перец. — Я видел, как вы обращаетесь с людьми. У вас есть природное чутье… — Он стучит кулаком в грудь. — Вы уж поверьте.

— Спасибо, Уинстон, — отвечаю я без улыбки, слишком серьезен наш разговор, и в благодарность за совет протягиваю руку и касаюсь его плеча. — Спасибо.

По дороге за детьми отгоняю невеселые мысли громкой музыкой. Сначала заезжаю за Робби, чтобы заодно спокойно поговорить с Лейлой, но ее нет дома, ушла на фитнес. Лорен поджидает меня у окна и, как только видит мою машину, выбегает из дома. Она отчаянно размахивает фотографией из «Эдинбургского курьера».

— Это Эмбер дала мне для моего альбома.

— Какого альбома? — спрашивает Робби.

— Я заведу альбом. Почем знать, может, про нас еще напишут в газете. Когда маму снова наградят.

Дома нас встречает возбужденный Бенсон, и голая стена в гостиной напоминает (будто я нуждаюсь в напоминании) о том, что О’Рейли сейчас допрашивает Эмили. Иду прямиком на кухню, освобождаю посудомоечную машину, потом барабанную сушилку и аккуратными стопками складываю белье на стол.

— Мам, а это еще зачем? — удивляется Лорен, доставая из моей сумки брошюру академии.

— Это для одной моей пациентки, — вру я напропалую, уже нисколько не удивляясь открывшемуся во мне таланту.

— Она хочет стать актрисой?

— Ее дочь хочет стать актрисой.

— А мне это занятие совсем не нравится. — Лорен кладет брошюру обратно в сумку. — Пока сама не знаю, кем хочу стать.

— Узнаешь, у тебя еще много времени.

— Зато знаю, кем не хочу стать.

— Для начала и это неплохо.

— Не хочу стать врачом или медсестрой, вообще не люблю больницы.

— Ничего страшного. — Я передаю Лорен стопку белья. — Работа в больнице, конечно, благодарная, но тяжелая, и физически, и психологически.

— А можно Эмбер в субботу придет к нам с ночевкой?

— Одна или со всей бандой?

— Одна. — Она держит белье на вытянутых руках и секунду молчит. — Нам с ней надо кое о чем поговорить.

— Да?

— Ничего особенного, — прикидывается она невинной овечкой.

— Лорен, ты прекрасно знаешь, что бывает, когда девочки начинают делиться на пары. Неизбежно кто-то чувствует себя лишним.

— У нас ничего такого не будет! — Она бежит наверх, я иду за ней до лестницы.

— Я еще не сказала «да»! — кричу я вслед. По дороге обратно на кухню вижу, что Робби стоит у двери в гостиную и разглядывает стену. — Что такое, сынок?

— Да вот думаю, что будет в следующий раз? — качает он головой. Робби поворачивается ко мне. И сразу видно — передо мной семнадцатилетний юнец. Куда-то исчезла бравада, напускное равнодушие («подумаешь, ну и что?»), вместо этого нервозность в лице, которую прежде я не замечала. — Ей-богу, не знаю, что я такое натворил, за что мне это?

— Дорогой ты мой, — обнимаю я сына, и он прижимается ко мне, лицом тычется в шею. — Я абсолютно уверена, что это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к твоим поступкам, ни к твоим словам. А еще я уверена, что скоро полиция во всем разберется, это вопрос времени.

Он отстраняется, подходит к дивану:

— А инспектор О’Рейли что говорит?

— Криминалисты работают с отпечатками пальцев. Кстати, завтра надо сходить в участок оставить и наши отпечатки.

— Значит, в сущности, у них ничего нет?

— Ну-у… Инспектор О’Рейли работает, ищет улики… Пока рано говорить что-то определенное.

Робби перегибается через спинку дивана и берет пульт.

— Поскорей бы их нашли. Не дай бог, еще что случится.

Собираюсь что-то сказать, лишь бы его успокоить. Нет, лучше не надо, мои слова прозвучат впустую, их нечем подкрепить, реальных фактов все равно маловато. А свои соображения лучше держать при себе, пока не получим известий от О’Рейли. Приходит время ложиться спать, а он все не звонит. Можно только предположить, что допрос Эмили затянулся несколько дольше, чем он сам ожидал. Забираюсь под одеяло, выключаю настольную лампу, лежу с открытыми глазами, вглядываясь в темноту. Сквозь щель в занавесках с улицы в комнату сочится свет, светлый лучик рассекает потолок надвое, как трос, по которому идет канатоходец, а с обеих сторон таится мрак, готовый поглотить его, как только он потеряет равновесие и упадет.

Наступает рассвет нового дня. Погода явно испортилась. Идет дождь, по тротуарам бегут потоки воды, в вестибюле то и дело щелкают мокрые зонтики. О’Рейли звонит за десять минут до того, как я собиралась пригласить в кабинет первого больного. Немедленно отвечаю, прижав аппарат к уху.

— Ну, как у вас все прошло?

— В общем, насчет Эмили Джонс вы оказались правы, это действительно Кирсти Стюарт. Она и не пыталась это отрицать. Сказала, что назвалась Эмили Джонс потому, что Эмили ее второе имя, а имя Кирсти ей никогда не нравилось, а еще потому, что очень привязана к своим приемным родителям, их фамилия Джонс. Кажется, она сейчас оформляет официальную смену фамилии.