"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
Мать дала мне имя Скарлетт, потому что хотела бросить вызов общепринятым нормам. В нашей деревне девочек обычно называли добрыми католическими именами, традиционными и известными в истории церкви, в сами буквы которых были вплетены понятия самоотречения и вины: Бриджет, Мэри, Энн. Целыми днями занимаясь уборкой церкви и расстановкой цветов, душой мама была в Голливуде, представляя себя героиней таких фильмов, как «Семь невест для семи братьев», «Снежный корабль», «Унесенные ветром». Уже к десяти годам я понимала: матери не хочется, чтобы дочь краснела, когда мимо проходят монашки с развевающимися сзади черными вуалями, и чувствовала себя закоренелой грешницей. Мать требовала, чтобы я не подчинялась никаким авторитетам, чего самой ей так и не удалось. Она жаждала бунта, мятежа. Мечтала, чтобы ее дочь не боялась адского пламени и вечного
— Скарлетт О’Хара никогда не подчинялась воле мужчины. Она трудилась засучив рукава и брала ответственность на себя. Она была выше обстоятельств, она подчиняла их своей воле.
Я смотрела этот фильм раз десять, а может, и больше, и мне всегда казалось, что, несмотря на несколько базарного свойства бунтарский дух, Скарлетт хотела в жизни только одного: найти мужчину, но сначала ей попался скучный, совершенно неинтересный нытик и тряпка Эшли Уилкс, худосочный, слегка пришибленный блондин, похожий на одуванчик. А потом, уже позже, поняла, что мужчина, которому она покорится, и есть тот самый сорвиголова, жгучий брюнет Ретт Батлер, но, когда до нее это наконец дошло, он взял и уехал.
— К черту, все это чушь собачья, — говаривал отец.
Он был человек добродушный и веселый, и когда по вечерам возвращался домой, от него приятно пахло свежим воздухом и сигаретным дымом; он позволял мне усаживаться на ручку своего кресла и давал допить за ним чай из чашки, на донышке которой оставались кристаллики сахара.
— Мы живем в современном мире, Скарлетт. Хорошо учись, получишь хорошую профессию. Образование — это путь к свободе. Купишь собственный дом. Захочешь — выйдешь замуж, заведешь детей. И это будет твой выбор. Возможность выбирать — вот что дают человеку образование и работа.
У меня было трое братьев: Дайармейд и Финн, старше меня на два и на четыре года соответственно, и еще Деклан; он был на целых десять лет старше, и на нем фактически держалась вся семья. Он следил, чтобы вовремя выплачивался долг за трактор, чтобы отец не слишком увлекался виски, чтобы у каждого из нас к воскресенью был шиллинг и мы могли положить его на тарелочку в церкви. И в отличие от отца, который относился к резким сменам настроения матери как далекий и довольно равнодушный наблюдатель, Деклан обращался с матерью с ловкостью, которой можно было только завидовать. Он всегда точно и тонко улавливал ее настроение — ни я, ни другие два брата так этому и не научились. Мать обладала весьма широким диапазоном эмоций, от необузданного восторга до лютого гнева, и мастерски им пользовалась, а Деклан был идеальный для нее камертон. Он безошибочно улавливал высоту тона ее состояния, и ему всегда удавалось урезонить ее, сменить ноту. Так брат оберегал меня от языка и кулаков матери, норовивших обрушиться на мою голову. Когда мать хандрила, а это бывало довольно часто, и плакала над раковиной или, прислонясь к ограде, проклинала свою несчастную судьбу, Деклан, чтобы утешить ее, собирал букет полевых цветов и украшал кухонный стол. Или, выполнив мелкие поручения стряпчего, чья земля граничила с нашей, возвращался домой с телячьей ногой или фунтом сыра. Он единственный из всех нас умел зажечь на ее лице улыбку.
Дайармейд с Финном росли шебутными, сумасбродными парнями без царя в голове — куда ветер подует, туда и они. Совершенно не понимали, что хорошо и что плохо, совести не было ни на грош, дикари, да и только. Мать махнула на них рукой. Она ставила перед ними тарелки с едой, стирала им грязную одежду, но в остальном, не попадись они ей на глаза, про них и не вспоминала. Если в дом являлся фермер и жаловался, что они опять что-то там сотворили с его овцами или взяли без разрешения лодку порыбачить, наказывал их всегда Деклан или отец.
Так что внимание матери было обращено главным образом на меня. Монахини говорили, что девочка я способная, что мне надо поступать в университет, но, в отличие от отца, мать не высоко ставила образование. Когда она узнала, что говорят обо мне в церкви, то так разозлилась, что совсем распустила руки — я не знала, в какой угол на кухне спрятаться от ее кулаков.
— Книги тебе ничего не скажут! — орала она во всю глотку, тыча мне в грудь. —
Вот здесь ищи мудрости, вот здесь, вот здесь! Не диплом тебе нужен, а голова на плечах! В жизни важна не ученость, а храброе сердце, иначе пойдешь по той же дорожка, что и все бабы в нашей дыре.Ей бы самой в университете учиться, а она где оказалась? В нашей богом забытой деревушке. В семнадцать лет она уже забеременела, бросила школу и поселилась в тесном деревенском доме с прохудившейся крышей, который более чем на тридцать лет стал для нее родным. Она хотела, чтобы у меня все было по-другому, чтобы я сама стала «другая», стала человеком ловким, «предприимчивым», как, например, Финуала Финниган, бывшая ее одноклассница, которая жила в Лондоне, а сюда приезжала только на август, на краю деревни у нее был собственный огромный дом. Мать боготворила ее за то, что она сама всего добилась. Финуала много путешествовала, носила дорогие наряды и каждые три или четыре года являлась к нам в Ирландию с мужчиной, как правило, нового образца. Ее хорошо знали в «высших кругах», и чуть ли не вся наша деревня суетилась вокруг: кто занимался в особняке уборкой, кто делал для нее покупки, ей служили, всячески угождали, возили Финуалу и ее лондонских друзей в аэропорт и обратно. Мать наводила у нее в доме порядок и считала это за честь.
— Я делаю это не из-за денег, ты понимаешь, Скарлетт? Я делаю это ради нашей дружбы.
Только дружба была неравная. В богатой, яркой и красочной витрине жизни Финуалы мать со своим полунищим семейством занимала крохотный уголок. Помню, в то лето, когда мне исполнилось четырнадцать, она однажды вернулась домой из усадьбы Финуалы — восторгом и воодушевлением пылало ее лицо. Оказывается, мать спросила Финуалу, не будет ли та так добра взять меня по старой дружбе под свое крылышко.
— Зачем это? — спросила я.
— Зачем? Зачем? — чуть не завизжала мать в ответ. — Ты что, не понимаешь? Она же откроет для тебя все двери!
А мне не хотелось, чтобы для меня открывали какие-то двери, тем более эта расфуфыренная индюшка, но мой отказ наверняка породил бы бурю негодования, и поэтому целые три бесконечные недели я провела в доме Финуалы, следуя за ней повсюду, как тень. Я досконально изучила, что кофе она любит пить по утрам, а сэндвичи с копченой семгой и фруктовый чай предпочитает во второй половине дня. Утро она обычно посвящала телефонным разговорам, отчитывала свой лондонский персонал, а то и откровенно угрожала. Она организовала компанию по продаже подлинных артефактов из стран Дальнего Востока, дело пошло, оборот за десять лет вырос невероятно: с первоначального миллиона до сотни миллионов фунтов стерлингов. Каждый день к ней сплошным потоком шли самые разные люди: массажистки, косметологи, искусные повара, бизнесмены, юристы, бухгалтеры, — двери в доме не закрывались. Мне позволили присутствовать на одном из ее «предпринимательских» собраний, но почти все, о чем там говорили, у меня в одно ухо влетело, из другого вылетело. Финуала была существом цепким, с сильно развитым хватательным рефлексом, меня это раздражало, как и то, что она то и дело бросала на меня понимающие или игривые взгляды. А я, хоть убей, не смекала, что она хочет этим сказать.
Я изо всех сил старалась делать вид, что хочу «научиться добиваться успеха», но ясно было, что ее не проведешь. В последний день ее так называемого отпуска, потому что отпуск бывает только у слюнтяев и неудачников, мою мать отвели в гостиную, откуда открывался поразительный вид на бесконечную серую водную стихию, до горизонта в огромных валах, увенчанных белыми гребешками, на голые скалы, отвесно обрывающиеся к пляжу. Этот вид всегда приводил меня в оцепенелый восторг, но Финуала говорила, что уже привыкла и не замечает в нем ничего такого — «просто земля и вода, ничего особенного. Красота только в том, что это принадлежит тебе, и никому больше». Я стояла у двери и подслушивала, а она рассказывала матери, что экзамен я с треском провалила.
— Морин, из твоей Скарлетт ничего не выйдет. Нет в ней никакой напористости. Абсолютно без воображения девица. Деловой жилки тоже нет.
Мать вышла от Финуалы повесив нос, но яростные шаги ее, наверное, слышны были на всю деревню. Я поняла, что дома меня ждет головомойка, так оно и случилось: не успела я перешагнуть порог, как мать набросилась на меня, как смерч.
— Я назвала тебя в честь отважной и смелой девушки, когда ты…
— Твоей Скарлетт О’Хара никогда не существовало на свете! — крикнула я.