"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33

— Никто не поверит, что я принимаю наркотики.

— Почему? Люди верят слухам, такова их натура. Они знают, что многие начинают принимать наркотики, когда у них неприятности. А вы как раз недавно развелись. Вам трудно смириться с этим, вы страдаете. По вечерам чаще всего сидите одна. Вы не единственный врач, который попал в зависимость от запрещенных препаратов. — Глаза ее буквально сверлят меня. — Я ведь давно наблюдаю за вами. Для вас нет ничего важнее в мире, чем ваша семья и ваша работа, а ведь и то и другое серьезно пострадают. Я сумею посеять сомнения, сумею показать, кто вы есть на самом деле, и ваш тщательно выстроенный мирок рухнет. Лорен уже считает вас лгуньей. А дальше будет еще хуже, я вам обещаю.

Лежащий на подстилке у моих ног Бенсон, видимо, чувствует между нами напряженность, прыгает на диван рядом со мной и глухо ворчит.

— Да, дорогой, и я того же мнения, — говорю я, а сама наклоняюсь к этой девице, так что между нами остается не больше дюйма. — Вон из моего дома.

Кирсти улыбается:

— Лорен, считайте, вы уже потеряли. Она больше никогда не будет вам верить.

Бенсон рычит чуть громче, Кирсти встает:

— Даю вам время до вечера. Свяжитесь с этой журналисткой. Статья должна выйти на следующей неделе, и тогда мы с матерью… Мы будем с вами квиты. Хорошенько подумайте, доктор Сомерс. Разумеется, вы можете защищаться, но помните: грязь — липкая штука, вовек не отмоетесь. — Она уходит, громко хлопнув дверью.

— Господи! — только и могу произнести я и, уперев локти в стол, тру пальцами лоб.

Да, за последние девять месяцев Кирсти часто бывала у нас в доме, она прекрасно усвоила, что дети и работа — это все, что у меня есть в жизни. Но ей, скорее всего, неизвестно еще кое-что: ее угроза для меня опасна вдвойне, ведь Фил домогается совместной опеки над детьми. К запрещенным препаратам я не имею никакого отношения; если бы имела, Фил немедленно этим воспользовался бы как свидетельством моего недостойного поведения.

А что говорил мой адвокат по телефону? В двух словах, что суд может пересмотреть соглашение об опеке только в том случае, если я не обеспечиваю детям надлежащего ухода. Хотелось бы верить, что Фил не начнет против меня беспощадной войны, но я не могу позволить себе рисковать. Я знаю, если он почует, что я где-то оступилась, что у меня есть уязвимое место, то немедленно этим воспользуется, и я потеряю право опеки над Лорен.

Разумеется, любой специалист почерковед легко определит, что моя подпись подделана. И Тесс тоже, если на нее как следует надавить, признается, что к этим рецептам я не имею никакого отношения. Я знаю, Кирсти способна заставить своих дружков оговорить меня, но если они выступят против врача с безупречной репутацией, кто им поверит?

Нет. При всем при том адвокат противной стороны может заявить, что «на первый взгляд Оливия Сомерс кажется чуть не ангелом во плоти, но если копнуть поглубже, обнаружится, что в ее личной жизни, когда ей уже было за двадцать, есть весьма сомнительные эпизоды, включая период злоупотребления легкими наркотиками, что ставит под сомнение ее во всех отношениях положительный образ».

16

Робби я рожала трудно. За две недели до родов меня положили в больницу с диагнозом «преэкламзия». Резко подскочило давление, анализ мочи показал наличие протеи на. Я пролежала все две недели, пока врачи не решили, что пора применять стимуляцию. Когда начались роды, я согласилась на эпидуральную анестезию, только так можно было снизить давление.

— Но тогда я не смогу тужиться, — сказала я Лейле.

Мы с ней вместе ходили на курсы пренатальной медицины и возлагали большие надежды на естественные роды.

— Думаешь, мне очень хочется, чтобы моего ребенка тащили щипцами?

— Снизить давление гораздо важнее, неужели не понятно?

Да, с медицинской точки зрения она была права.

Роды шли медленно, плод вдруг стал проявлять признаки патологического состояния. Кончилось тем, что применили вращающиеся щипцы Килланда, голова ребенка повернулась, когда он был еще внутри, его протащили через родовые пути и извлекли на свет божий, металлическим инструментом вцепившись в его драгоценную крохотную головку. К этому времени из-за большой потери крови я успела упасть в обморок, а когда очнулась, увидела рядом Лейлу с Филом, он держал меня за правую руку, она за левую. У Лейлы на глазах блестели слезы.

— С ребенком все в порядке? — спросила я.

— Прекрасный мальчик, — сказал Фил и подкатил тележку поближе, чтобы я могла полюбоваться малышом. — Семь фунтов шесть унций, немного бледненький, но абсолютно здоровый.

— Можно мне его подержать?

— Конечно! — засмеялся Фил, а Лейла помогла мне сесть в кровати.

Закружилась голова, и понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, потом Фил положил мне на колени моего сыночка, поддерживая головку ладонью. На ребенке была больничная распашонка, похожая на хлопчатобумажное платьице с завязочками на спине, и крохотный подгузник, из которого торчали кривые ножки.

— Какой он большой, — удивилась я.

— Да, вырастет, будет высокий, — улыбнулась Лейла.

На миниатюрной, прекраснейшей на свете ножке болталась бирка с именем, но мне не было видно, что там написано, глаза застилало туманом, буквы расплывались. Руки, казалось, налились свинцом, но мне удалось подсунуть ладони под теплое тельце, и я поднесла малыша к груди. Фил убрал руку, и на черепе я увидела фиолетовый синяк, там, где головку сжимали щипцы. Зрелище невыносимое. Я заплакала, потрясенная мыслью, что моего маленького мальчика тащили в этот мир железными клещами. Я что-то бессвязно забормотала, кажется, про осложнения, возникающие при таких родах, про опасность внутричерепного кровотечения или трещин.

— С ним все хорошо, Лив, — успокоила меня Лейла. — Подумаешь, синячок… Ничего страшного.

— А он открывал глазки? Он хоть реагирует на внешние раздражения?

— Пытается, бедняжка. У него был нелегкий день.

Лейла с Филом сюсюкали над ним, а я все никак не могла успокоиться. Почему я не тужилась сильнее? Может, было бы лучше сделать кесарево? А что, если здоровью его нанесли непоправимый вред?

— Гемоглобин у тебя низкий, всего лишь восемьдесят два, — сказал Фил. — Дадут пару порций крови, и сразу станет лучше.

Когда мне в вену закачивали вторую порцию крови, температура за полчаса подскочила сразу на два градуса.

— Организм больше не принимает, — сказала сестра. — Придется переливание прекратить. Пару недель попринимаете пилюли с железом — и будете как огурчик.

Через шесть дней я покинула больницу с таким чувством, будто все это время меня мотало по морям и океанам, брошенную и покинутую всеми на произвол судьбы. Филу больше не давали отгулов, а Лейла с Арчи переехали в другую часть города. Тогда у нее еще не было машины, к тому же она была на позднем сроке, а беременной ездить на автобусе не так-то просто. Машины не было и у меня, и квартира на третьем этаже. Еще во время беременности у меня возникли проблемы с крестцовыми суставами, но и после родов лучше не стало. Чуть ли не каждый день меня мучили приступы боли в седалище, простреливающие в правую ногу, и когда приходилось особенно тяжело, я заметно прихрамывала, мне едва удавалось оторвать ногу от земли. Поход в ближайший магазин превращался чуть ли не в подвиг, приходилось тащить сумки, ребенка и одновременно управляться с боль ной ногой. О том, чтобы сесть в автобус и съездить в гости к Лейле, нечего было и думать.

Первые несколько недель после родов я чувствовала себя так, будто постоянно бежала стометровку. Другие матери рассказывали о своей безумной радости, когда они в первый раз увидели своего ребенка; меня же всю трясло; умом я понимала, что люблю его, но глядела на своего краснолицего кроху, и мне было страшно. Словно на лбу его яркими, как неоновая реклама, буквами было написано, какая ответственность лежит на мне, и я боялась, что пойму что-нибудь неправильно. Детскую кроватку я придвинула вплотную к своей постели и постоянно просыпалась, отлежав руку, свешивающуюся ночью через перильца: я то и дело в темноте ощупывала маленького, желая убедиться, что он дышит.