"Современный зарубежный детектив". Компиляция. Книги 1-33
Шрифт:
Без четверти семь утра мобильник Самуэле, лежащий на краю татами, завибрировал. По WhatsApp звонил Моше из Иерусалима, его бывший одноклассник и хороший друг, который недавно переехал на землю отцов. Самуэле откашлялся, чтобы прочистить горло.
– Кого я слышу!
– Я тебя разбудил? – спросил Моше.
– Нет, я давно встал. – Если ему звонили ни свет ни заря, Самуэле всегда притворялся, что не спал, поскольку, когда он объяснял, что много работает по ночам и поздно встает, люди, похоже, ему не верили. – Подожди, пока я выйду, а то Альфредо спит. Или прикидывается.
– Я не прикидываюсь, – пробормотал его бойфренд,
Самуэле поцеловал его в макушку и вышел в столовую, где открыл ноутбук и банку «нутеллы». Затем зачерпнул пасту ложкой.
– Ну что, разузнал что-нибудь о моем иероглифе?
– К твоему сведению, это не иероглиф, а обыкновенный серийный номер. Он был на ухе у собаки?
– Точно. Я оказываю услугу начальству.
– А Альфредо в курсе?
– Моя начальница – женщина.
– Тогда ладно. Поцелуй его от меня и не изменяй ему с каким-нибудь жеребцом.
– Я верен, как какаду.
– В общем, на ухе было написано «27 А», а потом, маленькими буквами, – «ИГФ».
– И ты это гуглил?
– Я только что вернулся с вечеринки, где мой знакомый… Не хочу хвастаться, но он светило медицинского факультета Тель-Авива…
– Конечно, ты не хвастаешься… – поддразнил его Самуэле: это была их старая шутка.
– По его словам, аббревиатура означает «Институт Г. Фойерштейна». А теперь насчет номера. Мой друг…
– Великое светило…
– …говорит, что этого пса обучали помогать людям с ограниченными возможностями.
Самуэле задумчиво положил в рот еще ложку пасты. «Неполную», – подумал он в свое оправдание.
– Например, приносить телефон или катать инвалидное кресло?
– Ни хрена ты не понял. Собак обучают успокаивать таких людей при приближении срыва и звать на помощь, если они становятся агрессивными…
– Не понимаю. О каких инвалидах ты говоришь?
– О наихудших. Институт Г. Фойерштейна – новая тюремная психиатрическая больница строгого режима в Израиле. Туда попадают только убийцы.
Самуэле предупредил в конторе, что опоздает, и никто не возразил ему ни словом – печальный признак его нового положения. Всего несколько дней на подхвате у Кавальканте, и он попал в категорию людей, которым коллеги желают опалы и которых подозревают в стукачестве и подхалимстве. Его даже удалили из общей группы в WhatsApp.
Мало того, его доминус больше с ним не разговаривал. Самуэле божился ему, что эта работа с Франческой – официально архивное исследование – будет временной, но тот убедил себя, что Самуэле просто пытается увильнуть от своих обязанностей. А у пожилых коллег, которых коробила открытая гомосексуальность Самуэле, появился лишний предлог его избегать. Проблема любой замкнутой среды, где все друг друга знают, заключается в том, что в ней всегда воцаряется гнетущая атмосфера паранойи.
Самуэле добрался до Милана на скутере – три четверти часа пути без единой пробки – и в одном из разноцветных домов на виа Линкольн, миланском Ноттинг-Хилле, встретился с психиатром Джойей Леви.
Это была элегантная женщина лет пятидесяти, которая провела его в такой удобный кабинет, что Самуэле захотелось растянуться на обтянутой телячьей кожей кушетке. Между университетом и стажировкой он прошел курс психоанализа и сохранил о нем хорошие воспоминания.
Вместо этого он сел в кресло, и Джойя села напротив.
– По словам Моше, вам нужна информация об Институте Г. Фойерштейна.
– Да, насколько
я знаю, вы единственная итальянка, которая там работала.– Почему вас интересует этот институт?
– Я пытаюсь выяснить, является ли некий человек тем, за кого себя выдает. Больше я ничего не могу сообщить из-за моего обязательства соблюдать конфиденциальность.
– Которое не сильно отличается от моего. Я не могу обсуждать пациентов.
– Не беспокойтесь, меня интересуют только общие сведения. Этот ваш институт – какая-то тюремная психушка, правильно?
Леви приподняла бровь:
– Неправильно. Мне не нравится слово «психушка». Институт Фойерштейна – клиника психического здоровья, в которой есть изолированное отделение для приговоренных заключенных с психическими расстройствами под управлением министерства юстиции. По сути, специализированных лечебниц для заключенных не существует, и их помещают везде, где только можно.
– Правда ли, что туда попадают самые опасные психопаты?
Психиатр снова подняла бровь:
– Смотря что вы понимаете под словом «опасный». Невменяемые люди могут представлять опасность для окружающих, но в первую очередь они опасны для самих себя. Я не знала криминального прошлого всех пациентов и занималась в том числе теми из них, кто не находился в заключении. Но никто из заключенных пациентов не совершал мелких преступлений. Большинство из них были убийцами или насильниками.
– Вы не знаете, лечились ли там военные или отставные военные?
– В Израиле всеобщая воинская повинность, поэтому почти все пациенты – бывшие военные. Тех, кто состоял на действительной службе, наблюдали военные психиатры. Их было около десятка, и они содержались в изоляции от других пациентов, поскольку служили в спецподразделениях и владели секретной информацией. По крайней мере, так мне объяснили. В клинике было два корпуса.
– Значит, вы никого из них не знали?
– Нет. У нас не было возможности встретиться даже случайно.
– Среди ваших пациентов был некий Гершом Перетц?
– Даже если бы я его лечила, то была бы не вправе вам об этом сказать, но я никогда не слышала этого имени. Впрочем, если он военный, в этом нет ничего удивительного.
Самуэле испытал легкое разочарование.
– Проводили ли с военными канистерапию?
– Вам рассказал о ней Моше? – Леви широко распахнула глаза.
Самуэле кивнул.
– Учитывая, чем все закончилось, это довольно щекотливый вопрос, – сказала Леви. – Протокол канистерапии разработан Центром психического здоровья в Тель-Авиве, и она показала хорошие результаты. Собак обучают распознавать признаки психотического обострения, прежде чем пациент сорвется. К примеру, собаки не допускают, чтобы пациенты причинили себе вред, успокаивают их, когда у них случаются вспышки гнева, утешают, когда они впадают в депрессию. Но канистерапию никогда не применяли в отношении заключенных.
– А сами вы ею занимались?
– Я составляла списки пациентов, которые, по моему мнению, были способны установить эмоциональную связь с животными. Всего в терапии участвовали тридцать собак. И за исключением пары случаев, лечение пошло всем на пользу. На протяжении терапии больным даже разрешили держать питомцев в палатах. И в итоге это обернулось проблемой.
– В каком смысле?
– Однажды вечером в тюремном корпусе произошел бунт. К тому времени, когда вмешалась охрана, десять человек получили ранения, а почти всех собак жестоко, чудовищно убили. Из тридцати собак выжили всего шесть или семь, но все они серьезно пострадали.