Сойка-пересмешница

Никто не заметил меня, хотя все уже собрались возле телевизионного экрана в дальнем углу комнаты, который круглосуточно показывал телепередачи Капитолия. Я думала, что смогу улизнуть, когда Плутарх, чья полная фигура заслоняла телеэкран, заметил меня и настойчиво подозвал присоединится.

Я неохотно подошла, стараясь представить, как это может меня заинтересовать. Всегда одно и то же. Съемки войны. Пропаганда. Повтор бомбардировок Дистрикта 12.

Угрожающее заявление от Президента Сноу. Это достаточно занимательно - видеть Цезаря Фликермана, неизменного ведущего Голодных игр, с его разрисованным лицом и забавным костюмом, готовящимся взять интервью. Все это забавно, пока камера не поворачивается, и я вижу что его гость это Пит.

Меня оглушило. На подобие утопающего, которому не хватает кислорода, я задыхаюсь и издаю стон одновременно, от неожиданной боли.

Я отталкиваю людей в стороны, пока не оказываюсь прямо напротив него, моя ладонь прижимается к экрану. Я ищу в его глазах любой признак боли, любое отражение агонии от пыток.

Ничего нет. Пит выглядит здоровым. Его кожа светится, безупречна, как и все тело будто отполировано. Его восстанавливали, серьезно. Я не могу сопоставить это изображение с избитым, растерянным мальчиком, который преследует меня во снах. Цезарь удобнее устраивается на стуле напротив Пита и пристально смотрит на него.

– Что же... Пит... с возвращением.

Пит слегка улыбнулся.

– Держу пари, вы думали, что уже взяли у меня последнее интервью, Цезарь.

– Признаюсь, я так и думал, - говорит Цезарь.
– Ночью перед Двадцатипятилетием Подавления... что ж, разве кто-нибудь думал, что мы увидим тебя снова?

– Определенно, это не являлось частью моего плана, - говорит Пит с хмурым видом.

Цезарь слегка склонился к нему.

– Я думаю, что всем нам было ясно, каков был твой план. Пожертвовать собой на арене, чтобы Китнисс Эвердин и ваш ребенок могли выжить.

– Так и было. Просто и ясно.

Пальцы Пита двигались по обитому материей подлокотнику.
– Но другие люди так же имели свои собственные планы.

– Да, у других людей были свои планы, - думаю я. Имеет ли Пит представление, что мятежники использовали нас в качестве пешек?

Как мое спасение воспринималось с самого начала? И наконец, по какой причине наш наставник, Хеймитч Эбернети, предал нас обоих, когда он лицемерил, что не имеет никакого личного интереса?

В последовавшей тишине, я замечаю складки, которые появились между бровями Пита. Он сам предположил или ему подсказали?

Но Капитолий не убил, и даже не наказал его. Сейчас это воскрешает мои самие смелые надежды. Я втягиваю в себя его собранность, крепость его тела и ума. Это проходит сквозь меня как морфий, который они давали мне в госпитале, притупляя боль последних недель.

– Почему бы тебе не рассказать нам о той последней ночи на арене?
– предлагает Цезарь.
– Помоги нам выяснить кое-что.

Пит кивнул, но заговорил не сразу.

– Та последняя ночь... рассказать тебе о последней ночи... ладно, прежде всего тебе придется представить, что чувствуешь на арене. Ты как насекомое, пойманное под чашей, полной горячего воздуха. И везде вокруг тебя - джунгли... зеленые, живые и тикающие.

Те гигантские часы отмеряют уходящее время твоей жизни. Каждый час обещает какой-то новый ужас. Тебе нужно представить, что прошло 2 дня, 16 человек погибли - некоторые из них защищая тебя. И вполне нормально, что оставшиеся 8 умрут к завтрашнему утру. Спасется один. Победитель. И согласно твоему плану, это будешь не ты.

Мое тело начало внезапно потеть от воспоминаний. Руки заскользили вниз по экрану и безвольно повисли по бокам. Питу не нужны кисти, чтобы нарисовать картины Игр. Он прекрасно это делает и на словах.

– Когда ты на арене, остальной мир становится очень далеким, - завершает он.
– Все люди и вещи, которых ты любил или заботился прекращают существовать для тебя.

Розовое небо, чудовища в джунглях и трибуты, жаждущие твоей крови, становятся твоей последней реальностью, единственной, которая имеет значение. И как бы плохо это не заставляло тебя себя чувствовать, ты собираешься убивать, потому что на арене у тебя есть всего одно-единственное желание. И оно очень дорого стоит.

– Оно стоит твоей жизни, - сказал Цезарь.

– О, нет. Это стоит гораздо дороже твоей жизни. Убивать невинных людей?
– парировал Пит.
– Это стоит всего, чем ты являешься.

– Всего, чем ты являешься, - тихо повторил Цезарь.

Тишина обрушилась на комнату, и я почувствовала, как она распространяется по Панему. Нация прильнула к экранам. Потому что никто до этого не рассказывал, на что это похоже - быть на арене. Пит продолжил.
– Поэтому ты борешься за свое желание.

И той последней ночью, да, моим желанием было спасти Китнисс. Но даже не зная о повстанцах, я не чувствовал, что это правильно. Все было слишком сложно. Я сожалел, что не сбежал вместе с ней раньше, как она предлагала. Но на тот момент никакого выхода не было.

– Вы слишком уж ухватились за план Бити электрофицировать соленое озеро, - сказал Цезарь.

– Слишком трудно играть в союзе с другими. Мне не следовало позволять им разлучать нас!
– воскликнул Пит.

Вот тогда я потерял ее.

– Когда ты стоял у дерева молний, а она с Джоанной Мейсон протягивала катушку с проводом к воде?
– подсказал Цезарь.

– Я не хотел!

Пит покраснел от смятения.
– Но я не мог поспорить с Бити, в отсутствие уверенности, что мы сможем покинуть альянс. Когда проволку перерезали, все пошло кувырком. Я могу вспомнить только куски и осколки.

Я пытался найти её. Увидел как Брут убил Чэфа. Сам убил Брута. Я знаю, что она звала меня. Потом молния поразила дерево и силовое поле вокруг арены взорвалось.

– Китнисс взорвала его, Пит, - сказал Цезарь.
– Ты видел пленку.

– Она не знала, что делала. Никто из нас в точности не мог следовать плану Бити. Вы можете увидеть как она пыталась понять, что делать с этой проволокой, - парировал Пит.

– Хорошо. Только все это выглядит слишком подозрительно, - сказал Цезарь.
– Так, будто бы она была частью плана повстацев все это время.

Пит стоял на своем, изучая лицо Цезаря, он положил руки на спинку кресла ведущего.

– В самом деле? А было ли частью её плана, чтобы Джоанна почти убила её? Чтобы этот электрический шок парализовал её? Спровоцировать бомбардировку?
– он начал кричать.
– Она не знала, Цезарь! Никто из нас не думал ни о чем кроме того, чтобы попытатся оставить друг друга в живых!

Цезарь кладет руку на грудь Пита, это жест самозащиты и примирения.

– Хорошо, Пит, я верю тебе.

– Хорошо.