Сойка-пересмешница

– Кто эти люди?
– говорю я.

– Они - такие же как мы. Если бы мы имели ядерное оружие, вместо нескольких глыб угля, - ответил он.

– Мне нравится думать, что Двенадцатый не отказался бы от остальных мятежников тогда, в Темные Времена, - говорю я.

– Мы могли бы. Если бы пришлось выбирать сдаться или начать ядерную войну, - говорит Гейл.
– В некотором смысле, замечательно, что они вообще пережили это.

Может быть потому, что на моей обуви все еще сохранился пепел моего дистрикта, но впервые я плачу людям из Тринадцатого что-то, в чем им отказывала: долг.

Остаться в живых не смотря ни на что. Их первые годы, должно быть, были ужасны, толпиться в камерах под землей после бомбардировки, превратившей их город в прах.

Население уничтожено, и нет никакой возможности получить помощь от союзников.

За прошедшие семьдесят пять лет они научились быть самостоятельными, превратили граждан в армию, и создали новое общество без какой-либо помощи.

Они были бы еще более сильными, если бы не та эпидемия сифилиса, которая снизила их рождаемость и сделала их отчаянно нуждающимися в новом генофонде и производителях.

Возможно, они воинственны, чрезмерно запрограммированы, и им в некотором смысле не хватает юмора. Они здесь. И хотят взять Капитолий.

– Однако, потребовалось достаточно времени прежде, чем их обнаружили, - говорю я.

– Это было не просто. Они должны были создать базу мятежников в Капитолии, организовать своего рода подполье

в Дистриктах, - сказал он.
– Потом им нужен был кто-то, способный привести это в движение. Им нужна ты.

– В Пите они нуждаются тоже, но они, кажется, забыли об этом, - говорю я.

Гейл мрачнеет.

– Пит, вероятно, нанес большой ущерб сегодня вечером. Большинство мятежников, конечно, сразу отклонят то, что он сказал. Но есть дистрикты, где сопротивление более шатко. Ясно, что перемирие идея президента Сноу. Но из уст Пита это кажется разумным.

Я боюсь ответа Гейла, но все же спрашиваю:

– Как ты думаешь, почему он сказал это?

– Его могли пытать. Или убеждать. Думаю, он ввязался в это, чтобы защитить тебя.

Он выдвинул бы идею перемирия, если Сноу позволил представить тебя как смущенную беременную девочку, которая понятия не имела что происходит, когда была взята в плен мятежниками. Так что, если дистрикты проиграют, все еще есть шанс для тебя. Если ты будешь играть по правилам.

Должно быть, я все еще выглядела растерянной, потому что следующую фразу Гейл произносил очень медленно.

– Китнис...он все еще пытается сохранить тебе жизнь.

Сохранить мне жизнь? И тогда я поняла. Игра продолжается. Мы покинули арену, но с тех пор, как Пит и я не были убиты, его последнее желание сохранить мне жизнь остается в силе. По его идее, я должна притаиться, оставаться в безопасности, заключенная в тюрьму, пока война не закончится.

Тогда ни у одной из сторон не будет каких-либо причин убить меня. И Пит? Если мятежники победят, то это будет губительно для него. Если выйграет Капитолий, кто знает? Может быть, нам обоим разрешат жить - если я буду играть правильно - чтобы смотреть Игры дальше...

Картинки проносятся в голове: копье, пронзившее тело Руты на арене, Гейл, висящий без сознания на столбе для порки, засеянная трупами пустошь, оставшаяся от моего дома. И зачем? Зачем? Так как моя кровь разгорячилась, я вспоминаю и другие вещи. Мой первый проблеск восстания в Дистрикте 8. Победители, взявшиеся за руки в ночь перед Двадцатипятилетием Подавления. И как бы случайно это не было, моя стрельба в сторону силового поля на арене.

Как нуждалась я быть поселенной глубоко в сердце моего врага.

Я вскакиваю, опрокидывая коробку с сотней карандашей, которые рассыпались по полу.

– Что это?
– спросил Гейл.

– Перемирию не бывать.

Я опускаюсь, возясь, поскольку пихаю простые карандаши обратно в коробку.
– Обратного пути нет.

– Знаю.

Гейл подбирает горсть карандашей и, стуча ими по полу, выравнивает их.

– Какова бы не была причина, заставившая Пита сказать такое, он неправ.

Глупые карандаши не хотят засовываться в коробку, и от расстройства я ломаю несколько из них.

– Я знаю. Дай. Ты ломаешь их.

Он забирает у меня коробку и снова наполняет ее быстрыми, стремительными движениями.

– Он не знает, что они сделали с Двенадцатым. Если бы он смог увидеть, что от него осталось..." - начинаю я.

– Китнисс, я не спорю. Если бы я мог нажать на кнопку и так убить всех, кто работает на Капитолий, я бы сделал это

Без колебаний.

Он опускает последний карандаш в коробку и закрывает крышку.
– Вопрос в том, что собираешься делать ты?

Оказывается вопрос, снедающий меня изнутри, всегда имел один возможный ответ. Но понадобилась

уловка Пита, чтобы я поняла это.

Что я собираюсь делать?

Я делаю глубокий вдох. Мои руки взлетают вверх, как будто вспоминая черно- белые крылья моего платья, данного мне Цинной. Покой настигает меня.

– Я собираюсь стать Сойкой-пересмешницей.

.

3

Глаза Лютика, отражали слабое свечение безопасного светильника за дверью, так как он лежал в изгибе рук Прим, ушедшей, отгородившись от всего, в работу с самого вечера, да так и уснувшей .Она близко прижалась к матери.

Спящие, они выглядели в точности так же, как в утро жатвы, когда меня отобрали на мои первые Голодные Игры. У меня есть собственная кровать, потому что я отдыхаю и потому что никто не сможет спать со мной из-за моих кошмаров и метаний во сне. Проворочавшись несколько часов, я, наконец-то, признала, что это будет бессонная ночь. Под внимательным взглядом Лютика, я на цыпочках прошла по холодному полу к комоду.

В среднем ящике была моя казенная одежда. Все носили серые брюки и рубашки, рубашку заправляли на талии. Под одеждой у меня были некоторые вещи, которые я забрала с арены. Моя брошка с сойкой-пересмешницей. Подарок Пита, золотой медальон с фотографиями мамы, Прим и Гейла внутри. Серебряный парашют с втулкой для нарезания деревьев и жемчужина, которую Пит дал мне за несколько часов до того, как я разрушила силовое поле.

Дистрикт 13 конфисковал мой тюбик с кожной мазью для использования в больнице и мои лук и стрелы, потому что только охрана имеет разрешение на оружие. Они в полной сохранности в оружейной.

Я чувствую, как мои пальцы смыкаются на парашюте и скользят внутрь, смыкаясь на жемчужине.

Я сажусь на кровать, поджав под себя ноги, и снова и снова касаюсь гладкой радужной поверхностью жемчужины о мои губы. По некоторым причинам меня это успокаивает. Прохладный поцелуй от самого дарителя.