Сойка-пересмешница

так же как и я не последовала,когда его схватили

к сожалению,это оправдание для охотников и друзей

Для нас обоих.

теперь я одна

В особняке они надевают наручники и завязывают мне глаза.

Меня наполовину тянут, наполовину несут вниз по длинным проходам, вниз и вверх на лифтах, и бросают на покрытый ковром пол.

Наручники сняты, и за мной захлопывают дверь.

Когда снимаю повязку с глаз, я обнаруживаю, что нахожусь в своей старой комнате в Тренировочном центре.

Той, где я жила во время тех непродолжительных драгоценных дней прежде, чем начались мои первые Голодные Игры и Двадцатипятилетие подавления

На кровати только матрас, туалет стоит открытый, показывая пустоту внутри, но я узнала бы эту комнату где угодно.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и снимаю свой костюк сойки-пересмешницы

Я сильно ушиблена и возможно сломан палец или два, но моя кожа, пострадала больше всего в моей борьбе с охранниками.

Новая розовая кожа раскромсана как тонкая бумага и кровь просачивается через выращенные в лаборатории клетки.

Не появляется никаких санитаров, и поскольку я слишком далеко зашла, я забираюсь а матрац, собираясь истечь кровью.

Как бы не так...

К вечеру, кровяные сгустки, делают меня жесткой воспаленной и липкой, но живой.

Я хромаю в душ и выбираю программу в самом нежном цикле, который я могу помнить, чистый от любых мыл и средств для ухода за волосами,сажусь на корточки под теплыми брызгами, локти на коленях, обхватываю голову руками.

Моё имя Китнисс Эвердин.

Почему я не умерла? Я должна быть уже мертвой.

Если бы я умерла, так было бы лучше для всех.

.

.

.

Когда я ступаю на ковер, горячий воздух начинает печь мою поврежденную сухую кожу.

Там нет ничего чистого, чтобы я могла одеть.

Нет даже полотенца чтобы обернутся в него.

Вернувшись в комнату я обнаруживаю что костюм сойки-пересмешницы исчез.

Вместо него бумажная одежда.

Еда была поднята из таинственной кухни с контейнером моих лекарств на десерт.

Я иду вперед и ем, принимаю таблетки, протираю бальзамом кожу.

Я должна сейчас сосредоточиться на способе своего самоубийства.

Я ложусь обратно на запачканный кровью матрац, не холодно, но чувствую себя настолько голой в бумажной одежде, неспособной покрыть мою нежную плоть.

Прыжок не вариант для самоубийства - оконное стекло должно быть толщиной в один фут.

Я могу сделать превосходную петлю, но нет ничего, чтобы повеситься.

Возможно, я смогу накопить свои таблетки и затем убить себя смертельной дозой, только, я уверена, что за мной наблюдают круглые сутки.

Кто знает может я нахожусь сейчас в прямом эфире, в то время как комментаторы пытаются проанализировать то, что, могло, заставить меня убить Коин

Наблюдение делает попытку самоубийства практически невозможной.

Забрать мою жизнь - это привилегия Капитолия.

Снова.

Все что я могу сделать - это сдатся.

Я решаю лежать на кровати без еды, воды, и не принимая своих лекарств.

Я могу сделать это.

Просто умереть.

Если бы не отказ от морфлия.

Не постепенно как в 13

Я, наверное, была на довольно большой дозе, потому что, когда тяга к нему вызывает припадки, сопровождаемый судорогами, и стреляющими болями, и невыносимым холодом, мое решение рушится как яичная скорлупа.

Я на коленях, обшариваю ковер с своими ногтями, чтобы найти те драгоценные таблетки, которые я вышвырнула в более сильный момент.

Я пересматриваю свой план самоубийства замедлить смерть из-за морфлия.

От меня останется кожа да кости, с желтой кожей и огромными глазами.

Я - за несколько дней, быстро выздоравливаю, потом происходит что-то неожиданное.

Я начала петь.

В окно, в душе, во сне.

Час за часом балады, любовные песни, песни гор.

Все песни, которые пел мой отец до смерти, после в моей жизни было не много музыки.

Удивительно что я так хорошо помню их.

Мелодии, лирику.

Мой голос сначала грубый и ломается на высоких нотах, со временем становится роскошным.

Голос, который заставил бы соек-пересмешниц затихнуть, чтобы присоединиться.

Дни проходят, недели.

Я наблюдаю как снег падает на выступ за моим окном.

И все это время - мой голос единственное что я слышу.

Они это сделают, так или иначе? Каково состояние там? Насколько это должно быть трудно организовать смерть одной девочки? Я продолжаю свое самоуничтожение.

Мое тело тощее как никогда и и мое сражение против голода является жестоко настолько, что иногда мой животный инстинкт искушается хлебом намазанным маслом или жаренным мясом.

Но я все еще выигрываю

В течение нескольких дней я чувствую себя очень плохо и думаю, что могу наконец уйти из этой жизни, потом я понимаю, что мои дозы морфлия уменьшаются.

Они пытаются медленно избавить меня от этой зависимости.

Но почему?

Конечно, от слабой сойки-пересмешницы будет легче избавиться перед толпой.

А затем ужасная мысль поражает меня:

Что, если они не собираются убивать меня? Что, если у них другие планы относительно меня? Новый способ переделать, обучить, и использовать меня?

Я не буду делать этого.

Если я не могу убить себя в этой комнате, то использую первую же возможность, когда выйду из нее, чтобы завершить начатое.

Они могут откормить меня на убой.

Они могут навести на мне полный глянец, нарядить меня, и сделать снова красивой.

Они могут проектировать оружие мечты, которое оживает в моих руках, но они никогда не будут снова промывать мне мозги чтобы использовать меня в своих целях.

Я больше не чувствую преданности этим монстрам, которые называются людьми, мне отвратительно быть одной из них.