Союз любви (проза, стихи)

– Устали, Сашенька?
– спросила соседка, с неподдельным участием глядя в её осунувшееся лицо.
– Что-то вы бледная сегодня. Убиваетесь всё а это не дело...

И разговор вошёл в привычное русло: свечка, поминанье, "не думайте, Сашенька, что с земной жизнью всё кончается". Она думала именно так и уже собиралась с духом ответить - не резко, но окончательно, чтобы по­ставить на всём этом точку. Но как раз духа у нее не было - наоборот, вышло так, что уверенная в своей правоте соседка безотчётно подчинила её измученную волю. Знакомая с детских лет, она показалась вдруг такой домашней и милой, что пришло желанье расплакаться в её синий кухонный фартук, пахнущий стряпней. Если бы у Саши была бабушка, от нее бы, на­верное, тоже исходили эти слабые запахи лука, картофельной кожуры, жарящихся котлет - а вместе с ними ощущенье налаженности жизни, родст­венного участия, которое не даст в обиду никакой напасти.

На прощанье соседка сказала: "Не думайте об отце, как будто его не существует. Думайте как о живом - у Бога все живы".

И после её ухода Саша решилась попробовать. Конечно, она не могла верить в то, что отец как личность продолжает существовать - разве что на один процент из ста, да и это, пожалуй, много... на какую-то долю процента. И всё-таки, малейший шанс оставался. Надо было вникнуть в него, настроиться на соответствующую волну - но Саша чувствовала, что это нельзя сделать просто так. Они с отцом всегда любили пря­моту и старались действовать честно - теперь от нее требовалось совершить некое волевое усилие, чтобы честно перед самой собой постучаться в двери вышеозначенного шанса. Она не могла сказать, что верит – но могла определить себя сторонницей того, чтобы именно этот малейший шанс воплотился. Здесь и было то самое волевое усилие, которое от нее требовалось.

За спиной слегка шевелились занавески, слышалось негромкое постукива­нье часов - привычные, уже никак не воспринимаемые звуки. Но в наступившей, вернее, только что замеченной Сашей тишине (до этого она слишком напряжен­но думала) этот домашний шумок обернулся какими-то дальними отголосками, приглушенными вздохами и чуть различимым шелестом шагов. Должно быть, ветер шуршал бумагами на столе. Саша обернулась запереть форточку, и ей навстречу пахнуло что-то живо напоминающее об отце - вроде бы свежесть его одеколона вперемежку со сладковатым дымком любимых им папирос... Но запахи были по­лыми, не затрагивающими обонянья - запахи без запаха, одна оболочка. Ими только обозначалось нечто присущее отцу. А через минуту у неё перехватило дыханье от ощущения его близкого присутствия - настолько близкого, что она завертела головой, готовая обернуться в ту сторону, где оно было сконцент­рировано. У лица развеялось что-то изначально знакомое, что могло быть при­суще только ее отцу. И в следующее мгновенье ничего уже не осталось.

Она разрыдалась, чувствуя потребность излить в слезах вое напряженье последних дней и месяцев. Ее трясло как в ознобе - судорожные плач, каза­лось, выворачивал наизнанку, но перехлестывающая через край горечь при этом уходила из души. После долгих слез пришло бессилье и облегчение.

Столбик пепла упал на юбку, спохватившаяся Александра принялась торопливо стряхивать его в ладонь. Вспоминая вчерашний вечер, она отключилась. Между

тем ей теперь предстоит быть особо собранной и внимательной чтобы доискаться до сути произошедшего. Нет сомнений, что она ощутила присутствие отца; и даже, кажется, это чувство не было исключительно субъективным... Ведь людям

ее плана не кажется что-либо ни с того ни с сего. Однако если предположить, что отец действительно приходил к ней - или она к нему, если учесть ее соз­нательное стремленье поверить в малейший шанс - получается, что он... что загробная жизнь в самом деле существует.

Признать это за факт Александра все-таки не могла, а как объяснить вче­рашнее, не знала. Но она пойдет до конца - обратится, если потребуется, к экстрасенсам, прежде всего к тем, которые работают на научной основе. Впрочем все они так или иначе подвизаются в области парапсихологии и эниологии. Что же касается соседки, той самой соседки, доброй, но примитивной с ее свечками-поминаньями, то тут лучше, пожалуй, промолчать - не то еще сама в эти свечки поверишь. А верить надо в науку.

Обычно принятое решение действовало на Александру успокоительно - разберешь, словно захламленный ящик, определенную область мыслей, и де­ло с концом, можно запирать на ключ. Но сейчас такого ощущенья не воз­никало - где-то на дне запертого ящика шевелилось беспокойство. Отец экстрасенсов не любил, да и сама она привыкла относиться к ним с осуждением — обманывают народ! Даже с некоторой насмешкой. Но ведь не зря говорят, что хорошо смеется тот, кто смеется последним; теперь ей пред­стоит зависеть от этих трудно определимых людей, ловить каждое их слово и выкладывать им самое свое сокровенное. Плюс немалые деньги, которые она с трудом, но найдет. И сокровенное выложит, потому что ищет не внутреннего комфорта, а решенья проблемы.

С такими мыслями Александра поднялась со стула и отправилась на ве­черний обход этажа. В эти часы он выглядел так, словно сознательно при­крывал глаза после дневной сутолоки: на всем лежал отпечаток пустоты, затененности, облегченья. Дежурный мог чувствовать себя в зачарованном царстве: стены лак будто раздвигаюсь, делая проход шире, мягкие туфли неслышно касались сливающейся с темнотой ковровой дорожки. Вдруг Алек­сандра с ходу остановилась - впереди в торце коридора кто-то стоял. Там было окно, над которым со стороны улицы висел старинный витой фо­нарь (здание когда—то принадлежало богемному купцу). Часть света заливалась внутрь коридора, позволяя различить застывшую лицом к стеклу девичью фигурку с каким-то чтивом в руках.

«Дня им мало», — сердито подумала оправившаяся от неожиданности Александра. Ладно бы перед экзаменом, а то ведь сейчас почти ничего не видно. Вообще в ситуации было нечто странное: обычно читающие люди не стоят так прямо и не выглядят так сосредоточенно, без отрыва в раскрытую страницу. "Наверняка не учебник», — подумала Александра.

Но даже самая интересная беллетристика не могла, в ее представлении, увлечь человека настолько, чтобы он не замечал ничего вокруг, Может быть, девица получила любовное послание? Однако нынешние студенты та­ких посланий не пишут, у них все это устным текстом, а то и вообще по Есенину: "Ты моя - сказать лишь могут руки..."

"А правда - моя или не моя?" - спохватилась Александра. В этом учебном году ее назначили куратором группы первокурсников, и хотя времени прошло совсем мало, она уже собрала некоторые сведения с каждом из своих подопечных. И узнать, естественно, могла - только лучше в лицо и при нормальном свете.

Почувствовав наконец исходящий от Александры импульс, девушка вздрогнула и обернулась. Вера Коренева, студентка ее группы! И тут же со стороны лестничной площадки возникла девица номер два - Маня Деревенько, тоже из подопечных Александры, с Верой они были подругами. Обе, увидев кураторшу, смутились, словно их застали врасплох.

– Что ж, девочки, добрый вечер.

Спохватившись, они вперебой поздоровались и сразу залопотали о том, что сейчас уйдут - маленько, по выражению Мани, припозднились, но уже собираются...

– А я смотрю - кто там, не бомбу ли подкладывают, - пошутила Алек­сандра. В самом деле, ситуация была похожей. Если б не Верино чтенье, да не то, что обе девочки не годились для этой зловещей роли, можно было подумать именно так.

– Что вы, Александра Иванна. Просто нам на работу скоро, домой зае­хать не успеваем, а на улице дождик, - объяснила Маня.

– Вы работаете?

Это было для Александры новостью, особенно в отношении Веры. Маня, приезжая, снимает угол (надо похлопотать за нее насчет общежития) и, само собой, нуждается в деньгах. Но Верина семья, по имеющимся у Александры данным, являлась достаточно обеспеченной. Впрочем, чего в жизни не бывает...

– Мы дежурим по ночам в детском доме. Не каждый день, - уточнила Маня, прочитав на лице кураторши сочувствие.
– Когда не дежурим, валимся в постель сразу после лекций, чтобы отоспаться.
– Она слегка засмеялась.