Союз любви (проза, стихи)

– В аду ничего не чувствуют?

– Чувствуют вечные мученья.

– Значит, смерть - это не конец, а концентрация всего плохого?
– уточнила Александра.
– И как же от этой смерти Христос спас людей?

– Он добровольно мучился и Сам умер, чтобы победить ад. "Смертию смерть поправ" - так говорится в пасхальной молитве.

– Кстати, что значит праздник Пасхи?

– Воскресенье Христово.
– Вера говорила медленно, боясь неправильно подобрать слова, но тут ее интонации стали уверенными.
– Через три дня после крестной смерти Христос воскрес.

– А спасенье людей осталось?

– Конечно. Оно совершилось навсегда.

– Но ведь если верить церковному ученью, многие и теперь попадают в ад!
– Александру вновь стало раздражать отсутствие логики.

– Не принявшие Искупленья.

– То есть?

– Крестных страданий Христа. Если человек в них не верит, и вообще... не старается жить по-христиански, то для него их как будто и не было.

Скрипнула дверь, вошла Маня с чайником. Увидев "Молитвы об усопших" в руках кураторши, мгновенно отреагировала улыбкой. Маня не любила ни­чего скрывать, а в данном случае вообще считала бессмысленным. Это Верке втемяшилось делать изо всего тайну.

– Показала?
– улыбнулась Маня в сторону подруги.
– Ну и правильно. Знаете, Александра Иванна, она эти молитвы каждый день читает. Только не хочет, чтобы кто знал. Я удивляюсь, как она вам-то...

– Каждый день?
– переспросила Александра.

Это уже выглядело не увлеченьем, а довольно устойчивой жизненной по­зицией, в свете которой все сказанное Верой обретало некоторый статус. Каждый день! Это не так просто. Наверняка бывает, что нет времени, на­строенья, в конце концов может что-нибудь заболеть... каждый день!

– Ага, так у ней заведено. А когда мы работаем, вообще цейтнот, - с увлечением продолжала Маня, игнорируя Верины попытки прервать этот увлеченно текущий рассказ.
– Тогда она дома не успевает, а на работе тоже не почитаешь - там то одно, то другое. Прерываться ж нельзя, вы понимаете. И вот Верка придумала - вечером из института не уходить и, пока нет никого, читать. Там фонарь под окошком...

– Знаю, - отозвалась Александра.
– Теперь я поняла.

– Мы уж не первый раз: она читает, я на стреме. Но обычно никого нет, вот я сегодня и расслабилась. Вас прозевала, - слегка рассмеялась Маня.
– А вообще это был для нас выход, - серьезно добавила она.
– Иногда и я прочитывала.

Несколько секунд все молчали.

– Акафист за единоумершего, - раздумчиво произнесла Александра.
– Читается за одного умершего. Можно узнать, за кого вы читаете?
– обрати­лась она к Мане.

– За разных. Сегодня за одного, завтра за другого. Самые-то близкие у меня все, слава Богу, живы.

– А вы, Вера?

Она отвечала не сразу, словно колеблясь, стоит ли говорить:

– Я - за своего деда.

Сколько Вера себя помнила, дед всегда состоял при ней. В раннем детстве катал на санках, привозил в парк, где она кружилась на карусе­ли, подводил к другим детям, чтобы внучке было с кем поиграть. В школе Вере стоило задержаться после уроков, как снизу уже шел дежурный стар­шеклассник: "Коренева, за тобой пришли... Кореневу дедушка ждет..." В многочисленных кружках и секциях, которые она в разное время посеща­ла, все хорошо знали ее деда: в группе "Волейбол" он чинил прорвавшую­ся сетку, в драмкружке клеил картонные декорации. Большинство школьных опытов по физике и по химии Вера увидела не в классе, где учителя пред­почитали не брать на себя лишней нагрузки, а дома, в ванной комнате, которую дед временно превращал в лабораторию. Он даже обзавелся специ­альной литературой - в восьмом классе Вере намозолила глаза книжная обложка, на которой атомы были изображены в виде воздушных шариков, а снизу шла надпись: "И.П.Сидоров. Занимательная химия".

Конечно, Вера тоже любила деда, преданность которого была для нее в порядке вещей. Но как всякой девочке, выращенной "под солнцем любви", как сказал какой-то писатель, ей хотелось поскорее стать взрослой, от­крыть для себя новые горизонты. Она рвалась из детства к той долгождан­ной новизне, которую теперь наконец ощутила и поняла, что эта новизна настоена на горьком привкусе разочарованья.

Когда-то дед, горделиво вздернув подбородок, говорил, что "придет пора, за тобой будут ухаживать молодые люди". По его виду совсем еще маленькая Вера отлично поняла суть сказанного и все нетерпеливее ожида­ла с годами его воплощенья. Она была хорошенькой и спортивной (не зря посещала в детстве секции), но удачи в личных делах все не приходило.

Может быть, тут сыграла роль повышенная требовательность, заложенная опять-таки дедом: он приучил Веру к тому, что всякое ее слово слуша­лось со вниманием, а всякое желание исполнялось.

Поступив в институт, она с надеждой оглянулась вокруг, но ничего для себя приятного не увидела. Некоторые студенты казались ей инфантильными, некоторые - чересчур хищными; старшекурсники и аспиранты уже успели обзавестись женами, а то и детьми, хотя в отношениях с девушками данным обстоятельством не смущались. Свое вниманье они расценивали как подарок, не сомневаясь в том, что он будет благоговейно принят. Вера же не могла понять, что за радость идти на сближение с уже определив­шим свой выбор человеком, тайно встречаться с ним, делать от него абор­ты или, если уж очень повезет, оторвать это сокровище от жены и беречь пуще глазу. При всем том студенты данной категории не отличались осо­быми достоинствами в смысле обаянья, внешности или ума. Вера сама их в этом превосходила.

Институт как храм науки тоже не оправдал ожиданий: усредненно-скучные задания давались легко, но не оставляли чувства удовлетворенья. Между тем для многих они оказались трудными и основной педагог, она же куратор группы Александра Ивановна с завидным спокойствием объясня­ла одно и то же по десять раз. Вера подумывала о свободном посещении, но потом узнала, что до первой сессии его не дают.

В общем, едва начавшаяся самостоятельная жизнь оказалась на деле совсем не такой, какою виделось из детского далека. И тут на Веру об­рушился главный, самый страшный удар - рядом с ней уже не было деда. Сперва она не могла этого осознать и чувствовала себя так, словно он уехал куда-то гостить (такое, хоть и редко, случалось). Потом Вера очень соскучилась по нему, затосковала и наконец поняла, что это - по-настоящему, навсегда. Она еще и еще соскучится, с ума сойдет от тоски, а его всё равно не будет.

Стали щемить воспоминания, высвечивающие то, что раньше проходило незамеченным. Каждую пенсию дед выдавал ей - как маленькой, так и уже большой - определенную мзду на расходы. И вот теперь она решила сама устроиться на работу, чтобы иметь собственные деньги, предназначенные д л я д е д а. Ну, хотя бы на памятник. Правда, памятник на могиле уже стоял, но Вера просто не знала, на что еще эти деньги могли приго­диться... В конце концов её дело заработать. Приняв на себя эти новые труды, Вера стала ближе чувствовать деда - ведь человек всегда связан с тем, о ком заботится.

В это время началась дружба с Маней, тоже искавшей для себя работу. Маня ориентировалась быстро - вскоре ее стараньями они обе оказались сговоренными на ночные дежурства в детдоме. Платили мало, но дело бы­ло понятным и неопасным. Существовал еще вариант - служащими в Макдональдс, где заработки обещали быть больше. Но Вера в ответ на это сообщение не встрепенулась, и девушки с молчаливого согласия утвер­дили для себя детдом.

Жизнь стала хлопотливой и утомительной. В свои рабочие дни, три раза в неделю. Вера с Маней оставались в институте допоздна, прячась от охранников и дежурных, чтобы не выставили на дождь - осень выда­лась холодной и мокрой. Заезжать домой не было смысла: Верина мама, не одобрявшая затею дочери, грозилась просто не выпустить ее вовремя из квартиры, а Маня, задешево снимавшая угол, избегала лишний раз мозолить хозяевам глаза. Тем более не одна, а с подругой.

В детстве Маня обожала нянчить малышей, играть в дочки-матери, укачивать на руках кукол. Поэтому она выбрала самую младшую в детдоме группу - шестилеток, только что поступивших из Дома ребенка. Пела им перед сном деревенские баюканья и пыталась рассказывать сказки, кото­рых дети не понимали. Они не привыкли слушать никакое повествование, потому что до сих пор им никто ничего не рассказывал.

Похожее получилось и у Веры в более старшей группе. Она пыталась разговаривать с мучившимися бессонницей, успокаивала вскрикивающих во сне, плачущих в подушку. Главным её аргументом было то, что жизнь похожа на зебру - за темной полосой следует светлая. А дети не понимали ее, так что потом Вера перешла на самые простые слова: "Ну что ты...", "Ну успокойся..." "Ну ничего, ничего..." И это действовало, дети успокаивались.