Союз нерушимый

Сказали спать - и я, закрыв глаза, провалился в глубокий сон.

Утром я подскочил на кровати, как ошпаренный. В голове и теле была необыкновенная лёгкость, казалось, что я сейчас взлечу. Весь в липком поту, одеяло и подушка влажные, очень хочется в туалет.

Когда я сел, вставив ноги в сапоги, голова закружилась: пол как будто стал отдаляться и крениться, но схватившись за спинку кровати, я смог-таки подняться и, держась за ледяную стену, добрести до туалета.

Коридор показался бесконечно длинным и ужасно холодным. Сил не осталось совершенно: ночь, проведённая в бреду, едва меня не убила. Если б не внимательная соседка, услышавшая крики, то кончился бы майор Иванов - тут и к гадалке не ходи.

Как только я вернулся в комнату и снова лёг в постель, накрывшись омерзительно мокрым одеялом, дверь открылась и на пороге возникла спасительница - всё такая же растрёпанная, в сером махровом халате.

– Проснулись?
– поинтересовалась она и исчезла: я даже не успел раскрыть рта для того, чтобы её поблагодарить. Однако скоро женщина появилась вновь: принесла табуретку, на которую водрузила поднос с тарелкой дымящегося густого куриного супа, куском чёрного хлеба, стаканом воды и целой россыпью таблеток.

– Спасибо большое э-э...
– я сделал паузу, чтобы соседка представилась.

– Мария.

– ...Мария. Вы спасли мне жизнь.

– Да о чём вы?
– отмахнулась женщина.
– Ешьте-ешьте. Потом таблетки.

Не было нужды просить дважды. Очень скоро суп согрел меня изнутри, даря ощущение приятной истомы и сонливости. Даже не помню, когда последний раз ел такую вкуснотищу.

– Теперь таблетки!
– скомандовала Мария.

Я повиновался.

– Лежите!
– приказала спасительница, внимательно проследив, чтобы я выпил всё, как будто я был ребёнком, который мог их выкинуть.
– Я на работу, если плохо будет, звоните в скорую.

– Спасибо, - меня переполняла благодарность к этой женщине. То ли от температуры, то ли от бессилия я стал ужасно сентиментальным: когда я благодарил Марию, глаза были на мокром месте.

– У вас есть, чем ещё перекусить?

– Да-да, - быстро соврал я, не желая более обременять соседку.

Она недоверчиво осмотрела мою пустую комнату.

– Ага, так я и поверила. Ладно, мужу передам, чтобы супом поделился. Вам есть надо.

– Не надо мужу, - сказал я, но соседка уже упорхнула.

Провалявшись в кровати и ещё раз вздремнув, я осознал, что мне стало намного лучше. А это значит, нужно проделать то, о чём я думал прошлой ночью, когда ползал в грязи и незлым тихим словом поминал Голос.

Одежда не успела просохнуть до конца, но на улице, кажется, немного потеплело. Я быстро оделся и, покинув барак, с наслаждением вдохнул свежий и слегка горьковатый московский воздух. Слабость постепенно отступала, но я всё ещё чувствовал себя довольно скверно: пошатывался и часто терял равновесие, когда кружилась голова.

Кое-как доковыляв до Бауманской, я увидел, что возле телеэкрана с новостями толпился народ. Подобраться поближе не было никакой возможности, но я и так догадывался, о чём там говорится.

Поэтому, скурив заначенную в кепке сигарету, запрыгнул в ближайший автобус и, протолкавшись сквозь плотную толпу, вцепился в жирный скользкий и нагретый чьей-то ладонью поручень. Со всех сторон меня стискивали тела других пассажиров - разгорячённые и мокрые.

Чёртова жестянка очень часто и резко поворачивала, подпрыгивая на мелких ямах, а недостаток воздуха и жара дурманили сознание, поэтому через десять минут, показавшихся несколькими часами, мне в очередной раз стало очень плохо.

В глазах потемнело, рука соскользнула с поручня, и я бы точно упал, будь в салоне хоть немного просторнее.

– Мужик, ты держись, а не виси на мне!
– пробасил кто-то над ухом.

– Простите...
– сказал я и попробовал схватиться за один из трёх поручней, маячивших у меня перед глазами и периодически собиравшихся в один. Промах, ладонь зацепилась за горячий воздух.

– Да он же пьяный!
– я повернул голову и рассмотрел, словно сквозь туман, сморщенное старушечье лицо. Его обладательница гордо, как на троне, восседала на "месте для инвалидов и ветеранов".

– Я не пьяный, - дёрганье головой должно было означать отрицание, но получилось больше похоже на нервный тик.

– Да ты себя-то видел?
– не унималась старуха. Её громкий высокий и скрипучий голос звучал как скрежет мела по сухой школьной доске.
– Алкаш! Уже нажрался!

– Я болею, - огрызнулся я.
– Плохо... Температура.

– Как не стыдно обманывать-то, а?
– заголосила бабка.
– По тебе же видно, что ты уже шары залил!

К моему удивлению, у старушенции нашлось много сторонников, народ загомонил, в мою сторону поворачивались и смотрели: кто с интересом, а кто - с осуждением и неприязнью. Бесплатное представление, чёрт бы его побрал. Я послал старуху по-матерному и локтями проложил себе путь к выходу, вызвав этим ещё большее общественное порицание. Едва оказавшись на улице, я отчаянно закашлялся, согнувшись напополам и едва не выплёвывая лёгкие. Плохо дело. Очень плохо. Люди косились и как бы невзначай отодвигались.

– Всё в порядке, дяденька?

Я поднял глаза. Передо мной стоял тощий светловолосый мальчишка - почти прозрачный. Синяя школьная форма, красный галстук, портфель из кожзама, значок тимуровца и горящие желанием помогать глаза.

– Да, - я попытался изобразить улыбку.
– Всё хорошо, просто приболел.

– А-а, - с недетской серьёзностью кивнул пацан.
– Берегите себя, - он помолчал и добавил: - Болезни запускать нельзя!

– Спасибо. Хороший мальчик, - выдавил я и сделал вид, что всё в порядке.

До знакомой дырки в заборе пришлось добираться несколько часов: где пешком, а где на общественном транспорте. Несколько раз нападали приступы кашля, температура успела подняться и опять прийти в норму, голова кружилась, ноги подкашивались, а ладони не сжимались, но я всё-таки с грехом пополам доплёлся до места назначения.

Знакомый забор с нарисованным инвалидом войны, дыра в нём, пустынная дорога по разрушенному городу и оранжевая вывеска. Вскоре, окунувшись в привычное многолюдье, я почувствовал небывалое облегчение. Тут можно было играючи затеряться и, хоть ненадолго, но побыть собой: человеком, привыкшим к капитализму и не делавшим вид, будто ему интересны какие-то великие идеи и решения очередного съезда. В этой толпе я был как дома. Дух Горбушки подхватил меня и понёс по кривым улицам, как щепку в реке.

Первым делом я переоделся.

Чёрный флотский плащ со споротыми погонами и перешитыми пуговицами, нормальная рубашка, свитер с горлом и флотские же брюки. Одежда была куплена у очкастого старикана, одетого в нелепую фиолетовую куртку и сиреневый берет, вывалянный в белой кошачьей шерсти. Дед постоянно курил гадкие папиросы и ронял пепел на товар - завёрнутые в брезент тюки с одеждой. Он вытер рукавом мутное зеркало с отбитым углом и дал посмотреть на себя. "Ну вот, другое дело", - думал я, отряхивая плащ от пыли, пепла и шерсти.
– "Совсем другое дело".