Сожженые мосты ч.4

Взрослая жизнь — сложная штука, в общем.

Повесив автомат так, как он обычно вешал мелкокалиберку — стволом вверх, за спину, он подошел к своему "личному составу". Что говорить — он не знал, но знал, что что-то говорить надо. Не знал он и того, что офицеры исподтишка наблюдают за ним. Наверное, он бы гордился, если бы узнал, что сейчас проходит проверку на пригодность к службе в частях спецназа. В командовании специальных операций нужны были люди, которым для действий не требовался ни инструктаж, ни команда, потому что в глубоком тылу противника не будет ни того ни другого, а ситуация меняется быстро и непредсказуемо. Нужны были люди, которые бы по прибытии на место оценивали обстановку, сами понимали что нужно делать, а потом делали бы это. Сейчас парнишка, назвавшийся скаутом, должен был сам решить стоящую перед ним проблему, без поддержки и помощи взрослых. Если сумеет…

Немного помог парнишка с Москвы — он смотрел вокруг ошалелыми глазами, а потом выдал такое…

— Это Россия? — сказал он, и по хныкающему голосу Вадим понял, что тот вот-вот разревется как девчонка.

— Нет, это не Россия. Это Афганистан как ты и сказал.

Жирняк сделал то, чего от него и ожидали — сел на подножку и всхлипнул

— Я домой хочу.

Девчонка, переодетая в мужскую одежду — впрочем, при таких условиях нет женской и мужской одежды, есть одежда подходящая и неподходящая для дальнего перехода по горам — больше уделяла внимание тому, что посматривала на Беса, который стоял чуть подальше и разговаривал о чем-то с пуштунами. С чего бы это.

— Мы идем домой — сказал Вадим, он надеялся что командным и внушающим уверенность голосом — я ваш командир и мы вместе выйдем домой.

— Вот еще… — фыркнула девчонка, уже пережившая ужас плена и ставшая тем, кем она и была в России — с чего это ты командир?

Тут можно было ответить по-разному — Бес этого не слышал, а Араб слышал. Можно было сказать: меня назначили, тем самым не зарабатывая собственный авторитет, а пользуясь авторитетом взрослых. Это простой, но неправильный ход. Вадим ответил правильно.

— Если тебя не устраивает — иди одна. Мы пойдем вдвоем.

— Я никуда не пойду! Я хочу здесь остаться! — снова заныл жирный

— Оставайся.

— Ты почему раскомандовался? Я старше тебя, с чего это ты начал командовать!?

— С того, что я скаут, а никто из вас скаутом не был. И не будет — присовокупил мстительное Вадим — поэтому я командир.

— Вот еще…

Девчонка снова фыркнула как кошка, и пошла к Бесу.

— А нам далеко идти? — по прежнему хлюпая носом спросил толстый

— Несколько дней — безжалостно ответил Вадим — может быть даже недель. Пока не выйдем, мы будем идти.

— По горам?

— Мы пойдем там, где есть путь. Если знаешь другой — скажи.

Толстый вдруг вскинул голову и с надеждой посмотрел на него.

— А почему за нами не прилетят?! Знаешь, как в… Летном кресте, ну ты смотрел, в синематографе?

— Ты что, дурак? Вертолет собьют.

— Но там же не сбили…

— Это не синематограф, это жизнь. Через десять минут будь готов. Потащишь рюкзак. Сейчас, я тебе найду обувь получше, она у тебя совсем ни к чему не годится.

В этот момент, чуть в стороне от машины происходили не менее удивительные события…

Девочки всегда созревают раньше мальчиков во всех отношениях, и поэтому в свои пятнадцать лет Катерина — а именно так звали пленницу, которую продали на базаре в Кабуле, а потом ее чудом спасли русские спецназовцы в Джелалабаде — вполне осознавала все свои козыри, главным из которых была внешность, и готова была действовать.

Катерина — ее так все звали, в том числе в семье, и никто никогда не называл ее Катя, если только не хотел с ней навеки поссориться — была петербурженкой, а в Петербурге народ особый. Столица громадной империи, крупный морской порт, рядом Кронштадт — сильно укрепленный остров с огромной базой. Можно сесть на катер и перебраться на уик-энд в Гельсингфорс [87] , а там почти что Европа. Это ведь даже не Россия, это личный вассалитет Его Величества, и живут они там совершенно не как в России, только разве что рубли принимают в оплату. Отец у Катерины был довольно состоятельным человеком, весь Петербург знал, что Михасевич, товарищ министра экономики только высиживает до пенсии, и следом на этой должности будет ее отец. Мать — а Катерина была единственным ребенком в семье — окончила Бестужевские курсы, занималась домохозяйством и оценкой произведений искусства, была доктором искусствоведения, часто ездила — Лондон, Берлин, Нью-Йорк, брала в поездки и дочь. Ее имя всегда входило в десятку наиболее авторитетных экспертов по вопросам русского изобразительного искусства. Жили они на Фонтанке, занимали половину тщательно отреставрированного особняка, мать держала салон, отца постоянно не было дома. С самого детства Катерина знала, что мать при случае изменяет отцу — но осторожно, стараясь не попадаться. Было это довольно просто — с постоянными поездками и с летним домом в шхерах [88] , куда они ездили летом. Зимой отец и вовсе с правительством переезжал в Константинополь, а мать бывала там только наездами, потому что все ее клиенты были в Петербурге (хорошая кстати отговорка). Тем не менее — она любила мать намного больше, чем отца.

87

Ныне Хельсинки

88

То есть в Финляндии, чрезвычайно престижное место.

С проблемами взаимоотношений с мужчинами Катерина познакомилась очень рано, благо в шхерах это сделать было просто, учитывая какой контингент там подбирался, в основном выходцы из дворянских родов и лучших фамилий России, только выбирай. Год назад, она попала в компанию, в которой был сам Цесаревич! Правда заглянул он только на полчаса, там были несколько других офицеров — но Цесаревич, признаться, запал ей в душу — подтянутый, стройный офицер в форме лейб-гвардии с единственной наградой, солдатским Георгием на черно-желтой ленте на груди, и с глазами цвета кобальта. Она попыталась попасться ему на глаза — а он только мельком взглянул на нее, поговорил с кем-то и тут же уехал. Моника Джелли была ее любимой актрисой — но после этого она порвала все ее фотографии и постеры. Хотя и понимала — без вариантов. Для общения она предпочитала мужчин постарше, слюнявые и наивные сверстники ее не интересовали.

Увы, но из-за мужчин она здесь и оказалась. Верней — из-за мужчины.

Отец с матерью поскандалили, и мать уехала отдыхать на Каспий на две недели, взяв ее с собой. Арендовали там виллу для отдыхающих — довольно богатую, двухэтажную, больше чем у них был дом в шхерах. Мать уделяла ей привычно немного внимания, они вместе ходили на пляж — и если кто-то хотел подмазаться, то называл ее младшей сестрой, и маме это было приятно, она это видела. По вечерам мама всегда была занята, и она понимая это не претендовала на ее внимание, а ходила по дискотекам.

Там то он и познакомилась с Асланом.

На самом деле, Аслан был не сыном богатого землевладельца, как он любил представляться. Он был уголовным преступником и исламским экстремистом. Аслан родился в Кабуле, ходил в школу при британском посольстве — а там почему то учили не только английский язык — но и русский. Потом отца убили террористы, а Гази-шах "помог" — прибрал к рукам все их достояние, Аслану было как раз восемнадцать. Тогда то он, движимый желанием отомстить сначала вступил в экстремистскую организацию "Хезб-ислам-е-Афганистан" [89] , международным сообществом признанную террористической, а потом и связался с работорговцами и похитителями людей. Его внешность, манеры, знание четырех языков — фарси, пушту, русского и английского — сделали его идеальным агентом для заброски в Россию. Здесь он был уже трижды, каждый раз меняя внешность — и через его руки прошли одиннадцать рабынь. Он специализировался на особом товаре — в Афганистане ценились совсем юные и красивые русские девушки, желательно блондинки из хороших семей, за них могли дать столько, сколько стоит большой дом в Кабуле. Увы, но дела свои он обтяпывал аккуратно, и двадцатник — двадцать лет каторги за работорговлю, если не попадешь в руки казаков, тогда могут тут же повесить — он пока не получил.

89

Исламская партия Афганистана

Аслан был совершенно необычный. Одетый во все черное, сильный, с каменными мышцами — она это ощутила, когда танцевали, чуть небритый, с орлиным носом и волчьими глазами, от него буквально веяло мужской силой. Он ее отбил у какого-то двадцатилетнего слютнтяя, представившегося ей графом — просто подошел, взял ее за руку, вытащил из-за столика и повел танцевать (в темноте дискотеки и всполохах светомузыки конечно никто не смог его разглядеть и потом дать описание сыскной полиции). А ей был нужен именно такой мужик, который силой берет все, что ему нужно в жизни, непохожий на отца, умного, но мягкого, которым мать вертела как хотела. Конечно же после танцев она согласилась пойти на пляж и искупаться при луне. Они пришли на пустынный пляж, светила луна, играя мерцающими бликами на воде, она не стесняясь разделась прямо при нем, повернулась к воде, он подошел к ней сзади, обнял… и сунул под нос тряпку с хлороформом. Очнулась она уже в Афганистане.

В Афганистане она очнулась, когда ее везли в машине. Это был старый пикап с открытым верхом и клеткой, большой сваренной из прутьев клеткой, сверху прикрытой дерюгой, похожей на клетки, в каких гастролирующий цирк перевозит из города в город обезьян. Вот только прутья были почему то покрыты сверху каким-то пружинящим, напоминающим резину материалом. Машина прыгала на ухабах, гремела музыка, проходящие мимо грузовики обдавали пикап смрадом и дизельной гарью — но никто не видел ее, потому что стенки пикапа были закрыты съемными крышками — листами фанеры. Она попыталась кричать и начала бить по стенкам своей клетки — но никто не отозвался.