Созвездие Чаши

Совсемя рядом был обрыв — неглубоко вроде, но все дно утыкано кольями.

— Я видел… подобное. В первом заходе.

— Там иллюзия была. Здесь — настоящие. Настоящие никогда не блестят, запомни. Эх ты, чудило… Вставай.

С горки скатился Саиф, тяжело дышащий, встрепанный.

— Целы? Пошли!

Дальше идти было проще — двигались валуны, грозя раздавить в лепешку, но нехотя так, с ленцой. Здесь лидировал Саиф, гибкий, будто змея. Валун еще думает, куда ему повернуться — а Саиф уже в проем скользит; оставалось держаться вплотную к Саифу и не мешкать. Табит пропустил Сверчка перед собой — сам отделался порванной штаниной, когда последний камень сомкнулся с другим чересчур быстро.

В трех шагах блестело кольцо — окончание полосы.

— Ой, блин, прошли… — выдохнул Саиф. И опять ухитрился сглазить. Земля под ногами разъехалась — теперь от металла отделяла трещина в рост человека шириной.

Сверчок растерянно замер, прикидывая, можно ли преодолеть расстояние в прыжке.

— Не стой. Может быть хуже…

Они побрели вдоль трещины, а заветный финиш был рядом — не дотянуться. Земля развлекалась — двигалась вверх-вниз, будто на аттракционе «горки», когда-то Сверчком любимые. Больше в жизни на них не сяду, думал мальчишка. Пока «горки», к счастью, были миниатюрными.

Хлыст цвета гнилой зелени выскочил из земли, лениво мотнулся. Попал бы в аккурат по новичку — но того будто за ногу дернули, заставив упасть на колено.

— Ты что? — мигом обернулся Саиф.

— Я… меня за ногу… — сбился Альхели, но Саиф посерьезнел пуще прежнего, сказал, помогая подняться:

— Они помогают порой.

— Кто?

— Мертвые…

И, видя вытаращенные глаза Сверчка, пояснил угрюмо:

— Наверх поднимают не всех погибших… бывает, и не находят… редко. Так вот, они из глубины за нами следят. Их — не бойся. — И заорал: — Чего стоишь, идиот?!

Впереди было чисто. Пара минут отчаянного бега — и они на кольце.

Новичок оглянулся — пестрое небо погасло, и земля позади казалась обыкновенной — камни небольшие, рытвины, комья глины…

Значит, вот ты какая, Чаша…

За мальчишками спускалась «клешня».

— Ты ранен? — подкатился к нему медработник.

— Нет, — буркнул Сверчок.

Но его все же забрали в санчасть — обработать царапины.

Альхели только сейчас осознал, как он выглядит. В зеркале коридора увидел — ужаснулся. Перемазанные буро-грязными разводами лицо и тело… и светло-голубые глаза, совершенно ошалелые. Будто из сумасшедшего дома сбежал.

Разобрал смех — а вот посмотрите, дамы и господа, как это бывает, когда грязь и кровь! Вживую, не на стереоэкране, когда любимых артистов по три часа гримеры раскрашивают! Посмотрите — и поаплодируйте, вам такой полосы в жизни не одолеть!

А ведь небось сердце подскакивает, и ахаете, когда любимая мышка подопытная в пропасть валится!

Ну и подавитесь.

Знал — все, что сказано в Чаше, посторонним не слышно. Видео передавать котловина позволяет, а звуки — нет. А на кольце металлическом, что поясом окружает Чашу — все слышно нормально.

А еще знал — камеры круглосуточно следят за подростками, но сидят перед ними люди ленивые — в самом деле, что могут двадцать подростков выкинуть такого опасного? Без оружия, кстати — если рук-ног не считать. Ну, провинившихся всерьез накажут, конечно — разбитую голову всяко увидят. Опять же — звука нет. Если специально включать, можно что угодно подслушать. Иногда включают наверняка. А постоянно — зачем? Можно подумать, подростки что важное скажут. Только гомон бессмысленный, уши себе забивать.

Наверное, наслушались хорошего о себе, вот и предпочли побыть глухарями, смеялся Саиф.

Но все-таки Нат не рискнул о планах своих заявить во весь голос.

— Ты ведь хочешь отсюда смыться? — шептал он прямо в ухо, наваливаясь на плечо Альхели. Дыхание его щекотало ухо, и хотелось одновременно слушать внимательно — он говорил о свободе, — и отстраниться. В голосе Ната было… нечто неуверенное, будто он и сам лишь перед собой играл эдакого всезнайку.

— Ну?

— Бежать отсюда — бессмысленно, Мирах не раз говорил, а я Мираху верю. И не сговоришься ни с кем — за себя дрожат. Но там, наверху, лазарет, оттуда можно — только надо попасть…

— Ну и как же ты попадешь? Постучишься башкой о стенку, черепок и расколется? — Альхели не любил быть грубым, но этот мальчишка с ежиком волос и бегающими глазами не нравился… только он предлагал свободу…

— Зачем башкой? — почти обиделся Нат. — Надо вместе… Ты мне чего-нибудь сломаешь, я тебе…

— Ты с ума сошел. С переломом — бежать?

— Так не ногу же обязательно. Например, палец, — он опасливо покосился на собственные пальцы, будто они могли начать ломаться уже по высказанному желанию владельца.

— С пальцем тебя обратно спустят. Нет, не годится, — мотнул головой Альхели, глядя на Ната уже совсем заинтересованно. Вдруг спросил:

— А если палец ломать, почему со мной договариваешься? Это неприятно, но просто…

Нат тихонько втянул в себя воздух:

— Не… Не могу.

— Страшно? — подпустив в голос насмешки, поинтересовался Альхели.

— Да хоть бы и страшно! — окрысился тот. — Я ж тебе по-человечески предлагаю…

— А почему — мне? Я новичок, а тут у тебя много старых знакомых. С ними спасаться не хочешь?

— Какие они знакомые, — тоскливо сказал Нат. — Психи… Девок я в расчет не беру — те, мелкие, вроде Шары, сбежать не сумеют, а постарше — стервы редкостные… ну их. Я два месяца тут, насмотрелся. Не хочу больше. Так как, договорились?

Взгляд его бегал, то заискивающе останавливаясь на лице Альхели, то начиная шарить вокруг.

— Ничего я ломать не буду, — отрезал Альхели. — Ни себе, ни тебе. Себе — особенно. Еще не хватало, чтобы с незажившим переломом вернули сюда и выпустили в Чашу…

— Да что ты, кому мы нужны? Вышвырнут, и бежать не придется…

— Тем более. Оказаться на улице калекой — ну уж нафиг…

— Тогда… — голос его совсем стих, и Нат едва не приклеился к губами к уху Альхели, шепча:

— У меня лезвие есть, я уж всячески изворачивался — подарили там, наверху…

— Зачем?

— Ну… порезать — это ж не перелом.