SPA-чистилище

Первый, постарше, стоял у стола посреди комнаты и дрызгался в тазу с грязной водой – мыл посуду, что ли.

Второй, помладше, торчал у окна, выходящего в сторону улицы Советской, и что-то раскладывал на подоконнике. Он даже головы не повернул в сторону вошедшего.

– Что вам надо? – глухо спросил нежданного визитера старший бродяга. В его голосе не прозвучало угрозы – только тоскливая безнадега.

– Я ваш сосед, – радушно и оптимистично откликнулся Валерий Петрович. – Из дома напротив. Зашел к вам в гости. Познакомиться.

Он демонстративно выключил фонарик и сунул его в карман куртки. Развел пустыми руками – извечный знак, что гость пришел с миром и не питает недобрых намерений.

– Чего там с нами знакомиться… – пробурчал старший с оттенком самоуничижения.

Второй, молодой, никакого участия в беседе не принимал. Он, не оглядываясь и что-то шепча, раскладывал по подоконнику какие-то предметы. Валерий Петрович пригляделся: то были пустые банки – из-под пива, колы, спрайта и коктейлей.

В комнате оказалось значительно теплее, чем внизу, и Ходасевич увидел почему: у дальней стены помещалась небольшая буржуйка. Труба ее была выведена прямо в окно.

В буржуйке потрескивали дрова. Сверху на ней стояли две железные кружки, над ними поднимался парок.

Кроме живого огня, видимого сквозь дверцу печки, помещение освещалось двумя крохотными светодиодными лампочками – видимо, где-то найденными или купленными на базаре у станции за десять рублей.

Несмотря на отопление, в комнате все равно пахло сыростью, затхлостью и еще – давно не стиранной одеждой. В углу у печки валялись два тюфяка с грудой драных одеял. В другом углу выстроилась шеренга пустых пластиковых бутылок.

– Можно присесть? – спросил Ходасевич. – Одышка мучит. Лестница у вас крутенькая.

Ему сразу показалось, что бомжи – люди совсем неагрессивные, а даже, возможно, чрезмерно добрые (потому, верно, и очутились в столь плачевной ситуации) – и он решил сыграть на сочувствии и жалости.

– Садись, коли не шутишь, – кивнул старший бомж на венский стул с обломанной спинкой.

– Меня Валерой зовут, – сообщил полковник, присаживаясь.

– Евгений я, – кивнул собеседник. – А это – сынишка мой, Пашенька.

Пашенька не обратил никакого внимания на процедуру представления. Он был поглощен расставлением на подоконнике использованных банок. При этом он все время бормотал себе что-то под нос.

– Тут женщина пропала, из дома напротив, – молвил полковник. – А я – брат ее. Пытаюсь ее найти.

– Мы ничего не видели, – даже не дослушав до конца, бросил старший бомж.

– Есть у меня версия, – продолжал Ходасевич, не обращая внимания на реплику, – что ее похитили… Может, вы какие-то подозрительные машины видели? Или людей?

Евгений закончил мытье посуды, подошел к окну, выходящему в сторону улицы Чапаева, отпер неразбитую половинку и выплеснул грязную воду наружу.

Младшенький между тем продолжал шептать, позвякивая банками. Полковник напряг слух. В монологе бомжика слышалась некая логика – но странная, не человеческая, а какая-то иная, от которой холодок пробегал по коже:

– Сорок один – ем один… Сорок четыре – стульчики… Сорок пять – баба ягодка опять… Сорок восемь – половинку просим… Сорок девять – семью семь… Пятьдесят – полтинник…

– Не видели мы ничего, – угрюмо повторил Евгений, возвращаясь с пустым тазиком к столу.

И тут его сын радостно выкрикнул:

– Папа, смотри! Опять получилось! Я построил!

Юноша оглянулся от окна, Валерий Петрович сумел наконец разглядеть его лицо и понял, что тот уже совсем не мальчик – ему, пожалуй, лет даже двадцать пять, но при том на лице его – явная печать отрешенности.

– Ох, ты молодец! – искренне обрадовался старший бомж и подошел к подоконнику.

– Смотри, – ликующе пояснил отцу больной юноша. – Первый ряд – четные. Второй – нечетные. В первом ряду справа налево повышается. Во втором – справа налево понижается.

Пользуясь случаем, к окну, что оккупировал Павлуша, подошел и Ходасевич.

Из него была прекрасно видна улица Советская – правда, небольшая ее часть: как раз «лежачий полицейский», ярко освещенный ночным фонарем.

– Ах, ты, мой умничка, – умилился отец. – Это ж по какому ты их параметру сгруппировал? По числам?

Слова «параметр» и «сгруппировал», прозвучавшие в устах старшего бомжа, свидетельствовали о том, что некогда этот человек был если не ученым, то инженером.

– Не-ет! – Лицо сына осветила гордость. – По сумме цифр. Можешь проверить.

– Я горжусь тобой! – возрадовался бомж-старший. – Только мне тебя три часа придется проверять, с калькулятором. А калькулятора – нет. Я верю, верю…

– А хочешь, я теперь по произведениям цифр отсортирую?

– Ну, давай.

Тут Валерий Петрович вмешался в разговор. Спросил, адресуясь к сыну – хотя предполагал ответ:

– А где ж ты в банках числа нашел?

– Да вот же они, – улыбнулся младший и указал на штрих-коды.

– И ты все цифры, что на каждую банку нанесены, просуммировал? В уме?

– Ага.

– А потом суммы запоминал? И банки сортировал в соответствии с возрастанием цифр?

– Или убыванием.

Лицо паренька светилось гордостью.

– А теперь перемножать цифры будешь?

– Да.

– И все запомнишь?

– Запомню.

– Он у меня математик выдающийся, – зашептал тут папаша. – Память на числа необыкновенная, лучше любого компьютера. Ему бы на мехмат поступить – да куда там, он ведь только четыре класса нормально окончил, а потом все это началось…

«Аутизм, – подумал Валерий Петрович. – Типичный случай. Органическое или врожденное повреждение определенных отделов головного мозга порой раскрывает в человеке удивительные способности к запоминанию и устному счету. Человек дождя. Меркурий в опасности [7] ».

– Сколько будет восемьсот сорок пять умножить на двести тридцать три? – быстро спросил он у Павлуши.

– Сто девяносто шесть тысяч восемьсот восемьдесят пять, – немедленно, без запинки ответил юноша.

7

Имеются в виду два американских фильма – «Человек дождя» и «Меркурий в опасности». Обе ленты рассказывают о больных аутизмом, проявляющих недюжинные математические способности.