Спартанский лев

Видел те священные медные доски с письменами и Ономакрит, который переписал почти все изречения Мусея с медных досок на восковые таблички. Ономакрит объявил согражданам, что, согласно предсказаниям, Афины ожидает скорая гибель от нашествия персов. Афиняне, гордые своей победой при Марафоне, разгневались на Ономакрита и изгнали его сроком на десять лет. Вот почему он оказался в Азии у Писистратидов.

Ксеркс милостиво принял Писистратидов, но затевать войну с Афинами в ближайшее время отказался. Это их не смутило. Они остановились в доме Мардония, тот в свою очередь убеждал не отступать от намеченной цели и подталкивать Ксеркса к тому, чтобы царь царей начал войну.

— Царь пребывает во власти своих сладкоголосых советников, которые и на боевом коне никогда не сидели, — говорил Мардоний Писистратидам. — Вот отчего Ксеркс не настроен идти походом в Грецию. Зато я всегда готов к войне, тем более — с Афинами.

Следуя советам Мардония, Писистратиды пользовались всяким случаем, чтобы Ономакрит со своими прорицаниями время от времени появлялся перед царскими очами.

Вскоре слух о греческом прорицателе распространился среди персидской знати. С Ономакритом пожелали увидеться друзья Мардония и кое-кто из родственников Ксеркса. Они устроили греку встречу с Атоссой, могущественной матерью Ксеркса.

Атосса с почтением относилась ко всякого рода оракулам, даже чужеземным, а греческие оракулы её интересовали особенно. Она слышала много историй о чудесном предвидении оракула Аполлона в Дельфах и оракула Зевса в Додоне. Слышала Атосса и о других эллинских оракулах, иногда выдававших предсказания, которые потрясали очевидцев точным исполнением событий.

Атоссу заинтересовали предсказания Мусея о том, что некоему персидскому царю суждено соединить мостом Геллеспонт [108] , принять покорность многих греческих племён, сжечь Афины и другие непокорные города эллинов. Атосса завела об этом разговор с Ксерксом, желая знать, как он относится к предсказаниям.

108

Геллеспонт — так в древности назывался пролив Дарданеллы.

Ксеркс признался матери: россказни Ономакрита нисколько его не занимают. К тому же ему известно, что за спиной Ономакрита стоят Писистратиды, единственная надежда которых на возвращение в Афины связана с походом персов в Грецию.

— Хорош я буду правитель, если стану подлаживать свои дела и замыслы под предсказания какого-то оракула, о котором в Персиде никогда и не слыхивали, — сказал Ксеркс матери, удивляясь, что она так легко дала себя увлечь безвестному чужеземцу, к тому же изгнанному из отечества согражданами. — Стоит мне раз сделать так, как вещает Ономакрит, и можно не сомневаться: в будущем всякие проходимцы станут толковать мне про мою высокую судьбу, ссылаясь на пророчества, невесть как оказавшиеся у них в руках.

— Может, ты и прав, сын мой, — сказала Атосса. — Но я хочу знать, не забыл ли ты про завещание своего отца, который не успел поработить афинян. Я согласна с Мардонием, оставлять Афины безнаказанными нельзя.

— Мардонию нет дела до того, что наше царство ослаблено трудной войной в Египте, — рассердился Ксеркс. — Ему не терпится повторить поход в Грецию, чтобы загладить свою давнишнюю неудачу. Если я — персидский царь! — пойду на поводу у таких неудачников, как Мардоний, то просто-напросто увязну в войнах где-то за дальними пределами моего царства.

— В Египте Мардоний показал свою храбрость и воинское умение, — заметила Атосса.

— В Египте он был под началом моего брата Ахемена, — возразил Ксеркс. — Не спорю, Мардоний одержал несколько важных побед над мятежниками. Тем не менее войну выиграл Ахемен, которого я намерен сделать сатрапом Египта.

— Это мудрое решение, сын мой, — сказала Атосса. — Ахемен не допустит повторного восстания египтян.

В конце разговора Атосса попросила Ксеркса собрать совет персидской знати, на котором решить, стоит ли начинать войну с Афинами.

— Тем самым, сын мой, ты подтвердишь своё желание исполнять отцовское завещание. И заодно сможешь узнать, к тебе ли относятся предсказания Ономакрита. Ведь решение на совете будет зависеть не от тебя, а от большинства твоих приближенных, высказавшихся за мир или войну. Это и будет в известном смысле воля рока.

Ксеркс уступил матери и разослал глашатаев во все сатрапии, дабы в назначенный день вся персидская знать собралась в Сузах в царском дворце.

Уже перед самым советом Аместрида, жена Ксеркса, с досадой заметила мужу:

— Среди моих рабынь есть египтянки, вавилонянки, ионянки, фракиянки... Нет только афинянок. Когда же, о мой царь, ты порадуешь меня рабынями из Афин, которые, по слухам, очень красивы и умеют замечательно петь и танцевать.

Ксеркс ничего не ответил супруге, раздосадованный тем, что уже и она в перерывах между ласками и поцелуями заводит речь о войне.

Вот почему, открывая совещание персидских вельмож, Ксеркс заявил, что с той поры, как Кир Великий победил Астиага, персы не имели продолжительных мирных передышек, но постоянно воевали. Кир создал Персидскую державу. Камбиз, сын Кира, как мог расширял царство, доставшееся ему от отца. Дарий, отец Ксеркса, спасал созданную державу от развала во времена смут. Ему, Ксерксу, уготовано судьбой расширить царство Ахеменидов на запад, поэтому он намерен объявить войну Афинам.

— Чтобы никто из присутствующих не подумал, будто я поступаю по своему личному усмотрению, предлагаю этот вопрос на общее обсуждение, я повелеваю всем желающим высказать своё мнение, — такими словами Ксеркс закончил свою речь.

Первым слово взял Мардоний.

— О, царь! — сказал он. — Ты самый доблестный из всех прежде бывших и из будущих персов. Слова твои прекрасны и истинны. Особенно же прекрасно то, что ты не позволишь издеваться над персами презренным грекам, живущим в Европе. Действительно, будет странно, если мы не покараем эллинов, напавших на нас первыми, в то время как саков, вавилонян, эфиопов, индийцев и многих других, не причинивших нам, персам, никаких обид, мы покорили только из желания расширить нашу державу.

Что нас страшит? Ведь мы знаем, как воюют греки, знаем, в чём они слабы. Мне довелось самому узнать это, когда я повелением царя Дария выступил против них. При этом я, дойдя до Македонии, не встретил никакого сопротивления. Кто же, в самом деле, дерзнёт, о, царь, восстать против тебя в Европе, если ты поведёшь за собой всю мощь Азии! Я убеждён, что эллины никогда не решатся на такую дерзость. Если же они по своему безрассудству всё же ринутся в бой, то узнают, что на войне мы, персы, доблестнее всех.

Мардоний умолк.

Из уважения к нему никто из персидских вельмож не осмелился высказаться против.

После долгой томительной паузы взял слово Артабан, доводившийся Ксерксу дядей.

— О, повелитель! — начал он. — Не будь здесь различных суждений, не пришлось бы и выбирать наилучшее из них, а лишь принимать одно-единственное. Если же есть много мнений, то и выбор возможен. Ведь даже самое чистое золото нельзя распознать, только путём трения на пробирном камне вместе с другим золотом мы определяем лучшее.