Спасатель

– Дай бог, чтобы не пригодилось. Тут перевязочный материал и самые необходимые лекарства. Высадим вас в январе 1944 года, а в мае наши освободят Крым. Всё. Удачи вам.

Глава 5

К крымским горам подъехали на двух машинах. ««Студер»» вёз краснофлотцев, на ««додже»» ехали егеря Сосипатора в качестве заградотряда. На студебеккере на турели еще закрепили пулемет Горюнова.

Открыли ««окно»» в январь 1944 года. На той стороне стоял яркий зимний день, малоснежный, с лёгким морозцем. Без ветра. Повезло.

Первыми вошли в него пара наших егерей с собаками. Вернулись через полчаса.

– Никого в округе нет. Мордаши никого не учуяли. Можете выдвигаться.

Первыми вошли в окно из основной группы Тарабрин с политруком. Митрофанов заметно нервничал. Но мы с Тарабриным на последнем общем собрании краснофлотцев на него надавили, что он, как представитель партии, должен быть первым, потому что коммунисты всегда впереди. Против такого аргумента он возразить ничего не смог.

Потом с интервалом в пять метров пошли за ними остальные моряки.

А вот перед Никанорычем, который шел замыкающим, я ««окно»» захлопнул.

– И зачем? – спросил меня мичман укоризненно.

– Чтобы ты двумя половинками не раскидывался по разным временам, - соврал я ему.

На самом деле я преследовал две цели. Первая – у Никанорыча в кармане браунинг с семью патронами. А там Тарабрин. Вторая – не хочу я отпускать на убой такого перспективного кадра. Бронь у него от фронта от заповедника ««Неандерталь»» - я так решил.

Сосипатор, как было ранее договорено, наставил на мичмана пулемёт. Так, на всякий случай.

Но мичман не стал бы боцманом на корабле, если не имел бы твёрдого характера. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

– Фамилия-то твоя как? А то всё Никанорыч, да Никанорыч, - улыбнулся я.

– Настоящей не знаю, - подал плечами мичман.
– А в детдоме окрестили меня как Победу. Родион Никанорович Победа. По национальности - русский. Так и в документах записано. А как на самом деле – один бог ведает. Родителей совсем не помню. И отчество у меня от завхоза приютского.

– Что за детдом? – продолжил я расспрашивать, чтобы отвлечь от того, что не пустили его с моряками умирать.

– Школа-интернат полутюремного типа при ОГПУ номер шестнадцать имени товарища Воровского по перевоспитанию малолетних преступников. Среднюю школу там окончил с аттестатом зрелости. Получил специальность слесаря. А потом флот. Вот и вся моя биография. Всё же неудобно перед братвой получилось: они там, а я тут как дезертир, вроде Рябошапки.

– Мы предупреждали о нестабильности ««окон»», - соврал я снова на голубом глазу.

В радужном пузыре появился Тарабрин и тут же ««окно»» за ним схлопнулось.

– Дорвался политрук до патронов, - вытер рукавом Тарабрин пот со лба. – Но, слава богу, промахнулся.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, - высказал я банальность, только чтобы хоть что-то сказать в одобрение товарищу.

– Что теперь делать будем?
– задал вопрос Никанорыч.

– Что и планировалось, - отвечаю. – Людей спасать. Ты против?

Насупился боцман, но ничего не ответил.

– Только для начала надо пару оленей подстрелить, - пробасил Сосипатор, наконец-то отпустивший ручки пулемёта, - народ свой и тут кормить надо.

Звяк затвора резанул по ушам громче хлопка выстрела. ПБ [пистолет бесшумный конструкции Дерягина образца 1967 года] не подвёл. Толстый безбородый евнух расплескал мозгами и кровью по белёной стене барака и медленно сполз на глинобитный пол. Чалма упала с головы, полетела на пол и укатилась в угол, разматываясь по дороге. На его высоком лбу красное входящее отверстие от пули казалось индуистским знаком над остекленевшими серыми глазами. Заткнутый за широкий матерчатый пояс ятаган ему ничем не помог. Да и железка эта была так себе, даже трофеить ее никто из наших не стал.

Сбившаяся в кучу у противоположной стены, стайка девушек тихо взвизгнули и сомлели.

Стоящий у открытого темпорального окна с их стороны мичман огляделся. Больше внутри глинобитного барака охранников не было.

– Тихо, - прикрикнул он на девушек. – Встали и по одной пошли вон туда. Там свобода.

И показал им рукой с зажатым пистолетом направление на ««окно»», которое мутным мыльным пузырём слегка светилось вместо одной из стен. В другой руке у него был зажат китайский электрический фонарик на батарейках. Но, видя, что напуганные девчата никак не реагируют, коротко приказал.

– Братва, пошли. Борзо– борзо.

Из ««окна»» гуськом появились белорусы. Они, как и было оговорено заранее, просто похватали ближайших к ним девушек на руки и унесли их на нашу сторону.

Оставшиеся девицы только тихо выли на одной ноте.

Девчат было немного. Всего девять. Вчера, когда я наметил для операции именно этот барак, где отдельно содержались молодые рабыни, их было тут намного больше. Но разбираться, почему так нам было некогда. Как и что-то переигрывать. Время шло на секунды, пока наружная охрана не хватится, а той было много. Не меньше десятка здоровых хорошо вооруженных лбов. Не евнухов.

Вслед за белорусами в барак влетел Сосипатор со своими егерями. Процедура повторилась и барак опустел. Ну, как опустел? Мертвый евнух остался на месте.

И с удовлетворением от сделанной работы я закрыл ««окно»» в пятнадцатый век. Даже не пришлось самому входить в барак. Так и простоял всю операцию на ««нашей стороне»». Очень боялся, что будет много визга и крика, но девушки были явно в полуобморочном состоянии. Так что всё прошло можно сказать тихо. Тихо постреляли и на кошачьих лапах вынесли девчат к себе в Крым.

Ранее крымское лето на нашей стороне, прохладное предрассветное утро вместо душной делосской ночи. С Азовских болот тихим предутренним бризом отчётливо тянуло сыростью.

– Что так мало баб? – спросил у меня Сосипатор, пересчитав добычу.

– Откуда я знаю,- сплюнул я в траву. – Вчера там их было несколько десятков. Грузи, сколько есть.

Девушек - тростинок, пушинок худеньких передавали с рук на руки и рассаживали в кузове студебеккера под тент. Потом поили их водой по очереди при свете фонариков-динамок. Фонарик на батарейках я принёс только один – для мичмана, а остальных не хрен баловать. Еще батарейки заканючат таскать мне ко всему прочему.