Спасенная с «Титаника»

– Я так переживала! «Испанка» повсюду, поэтому я не стала брать с собой детей. Доктора говорили, ты можешь умереть, – всхлипнула она.

– Теперь из меня солдата не выйдет, – мрачно промолвил Анджело.

– Неважно. Главное, ты вернулся целиком, с руками и ногами, а значит, мне повезло больше, чем многим соседям. Держись за меня, и идем. У тебя утомленный вид.

Анджело был обессилен, словно из него вытекли все жизненные соки. Кэтлин пока не должна знать о его больном сердце, нечего ей расстраиваться. Ему просто нужно время на поправку, иначе он больше не сможет чувствовать себя настоящим мужчиной.

Глава 53 Личфилд, Рождество 1918 г

Дорогая Селеста!

Твоя посылка благополучно дошла, на этот раз ее даже не вскрыли. Какие замечательные лакомства ты нам прислала! Спасибо от всех нас.

Наконец-то первое мирное Рождество. Мы здесь неустанно молились, чтобы этот кошмар, именуемый войной, поскорее закончился. После нескольких дней эйфории в связи с перемирием [15] общее настроение резко упало. Все, кто потерял в войне близких, не находят в себе сил праздновать ее окончание.

15

11 ноября 1918 г. – день подписания Компьенского перемирия, положившего конец Первой мировой войне.

Мы чтим память тех, кто уже не сядет за стол с семьей, не попробует сливовый пудинг и не споет рождественские гимны у елки. Продуктов по-прежнему не хватает, но я специально припасла несколько талонов, чтобы побаловать Эллу подарками. Благодаря твоему брату Дед Мороз положит ей в чулок сладости и самодельные игрушки.

Селвин вернулся в Ред-хаус. Лицо у него в шрамах. Он закрывается в сарае и чинит там всякие поломанные вещи, а я вместе с твоим отцом навожу порядок в саду. Селвин почти не разговаривает со мной, поэтому я очень удивилась, когда увидела в коридоре игрушечную колыбельку. Он соорудил ее из обломков досок, отшлифовал и покрыл лаком до блеска, так что она выглядит как новенькая. Дед Мороз спустит ее по трубе в сочельник специально для кукол Эллы. Элла обожает играть в куклы, хотя держит их в строгости, словно настоящая учительница.

Ну а теперь моя главная новость: я все-таки сделала это – задала перцу Флорри Джессоп и распрощалась с ней! Она зашла слишком далеко. Я рассказывала одной из поварих о чудесном подарке Селвина, а Флорри начала говорить гнусности – дескать, я добилась этого подарка определенным способом, якобы постоянно бегаю в дом, чтобы утешить солдатика, и все в таком духе.

Спросишь, разозлилась ли я? Не то слово. С размаху влепила Флорри затрещину. Она получила по заслугам, только вот все это произошло на глазах у смотрительницы колледжа, и та моментально уволила нас обеих. Я оказалась без работы, с ребенком на руках, да еще как раз тогда, когда студенты толпой начали возвращаться в колледж (некоторые – после тяжелых ранений).

В общем, я уже собирала вещи, и вдруг случилось нечто удивительное. Несколько работниц встали на мою сторону и рассказали хозяйке, как изводила меня Флорри Джессоп все эти годы и какие гадости от нее я терпела. В конце концов, к моей радости, Флорри велели выметаться, а меня оставили.

Я в общих чертах рассказала об этом случае твоему отцу, ведь в Соборном дворе слухи распространяются быстрее пожара. Он поинтересовался, не хочу ли я сменить место – например, помогать миссис Аллен в Ред-хаусе и прибираться в домах у других служителей собора. Очень мило с его стороны, правда? Я подумаю над этим предложением, хотя Селвину вряд ли придется по душе, что под ногами у него будут путаться сразу две женщины. Иногда он бывает очень мрачным.

Знаешь, после истории с Флорри я вновь ощутила в себе огонек, который, как мне казалось, погас навсегда. Может быть, я все-таки не совсем чужая в этом городе.

Будем надеяться, что следующий, 1919 год принесет нам облегчение и подарит новые надежды.

С любовью,

М.

Глава 54 Нью-Йорк, лето 1919 г

Квартиру, расположенную в стороне от Брум-стрит, Кэтлин содержала в идеальной чистоте. Ни единая пылинка не имела шанса осесть в ее владениях. Если какая-нибудь муха и осмеливалась залететь в квартиру, то натыкалась на препятствие в виде сетки из мелкого тюля, набитого на окно. Правда, до шестого этажа мухи почти не долетали.

Семья Бартолини снимала квартиру из трех комнат, столовой с водопроводом и еще одного маленького закутка, где размещалась складная кровать для детей, Джека и Фрэнки. А скоро и третий ребеночек родится – Кэтлин молилась о девочке.

С возвращения Анджело минуло почти два года. Он жаловался на боли в спине, и Кэтлин старалась помогать ему в фруктовой лавке, доказывая, что она не изнеженная лентяйка, а трудолюбивая пчелка, успевающая и за прилавком стоять, и заниматься растущим семейством.

Она выходила замуж только за Анджело, а не за весь буйный выводок Сальви – гурьбу темноглазых итальянских сорванцов с непослушными кудрями, которые вечно задирали друг дружку и носились как сумасшедшие.

Супруги могли позволить себе три комнаты вместо одной, и все же мысль о том, что придется кормить еще один рот, пугала Кэтлин. Иногда она сомневалась, правильно ли поступила, оставшись в Нью-Йорке после эпидемии. Родня умоляла ее вернуться домой, но к чему? Растить картошку на дядиной ферме или наняться прислугой в поместье к каким-нибудь англичанам? Да и проблем дома хватало. Нью-Йорк же сулил будущее, особенно после рождения двоих сынишек. Сестра, которая утонула на «Титанике», едва ли осудила бы Кэтлин за ее новую жизнь.

Анджело по-прежнему цеплялся за свои странные теории насчет жены и дочки, хотя никогда не говорил о Марии и Алессии, чье фото повесил на стене в спальне. На полке под фотографией он устроил небольшой алтарь, украшенный свечами, письмами, газетными вырезками и крохотной пинеткой, отделанной кружевом. Анджело был убежден, что она принадлежит его дочери. Всякий раз, когда приближалась годовщина катастрофы – даже теперь, семь лет спустя, – он делался тихим, задумчивым, постоянно молился и жег свечи. Эти двое, словно призраки, вечно стояли в изголовье супружеской кровати. Когда Кэтлин начинала упрекать Анджело, тот молча уходил, не желая глядеть на ее слезы.

– Дай им упокоиться с миром, – говорила она. – Теперь мы – твоя семья. Джеки и Фрэнки – твои сыновья и наследники. У меня просто сердце разрывается, когда ты смотришь не на нас, а на них… Ты нас не любишь?

Анджело разворачивался к ней спиной, и тогда Кэтлин просто вскипала.

– Женщина, не мешай мужчине молиться! – резко отвечал он.

– У него что-то с головой, – как-то пожаловалась она отцу Бернардо. – Он боготворит их, будто они все еще живы. Что мне делать? Разве могу я сравниться с призраком прекрасной молодой жены и матери, которая никогда не состарится и не растолстеет, которая не выходит из себя, если дети устроили беспорядок?

– Где беспорядок – там жизнь, Кэтлин. Помни, это признаки того, что ты живешь, взрослеешь и меняешься, тогда как они застыли в одной поре. В глубине души Анджело сознает, что их давно нет, однако по сей день винит себя. Он изводит себя всякими «если бы», от которых дьявольски трудно избавиться.

– Эта пинетка, она просто сводит его с ума! Анджело думает, я не знаю, что он до сих пор ходит по всем лавкам, куда привозят итальянские ткани и кружево, и спрашивает, не из той ли она местности. Он верит, что пинетка из его родной деревни. У меня такое чувство, будто нас ему мало.