Спасенные любовью

Боливар, танцевавший до этого только с Кэтрин, которая смотрела на него возбужденным и откровенно-вызывающим взглядом, теперь уже вовсю вальсировал с Мануэллой, не обращая на Кэтрин ровно никакого внимания. Он с неожиданной легкостью оставил свою прежнюю партнершу и полностью переключился на Саенз.

Мануэлла и Боливар танцевали очень долго, неотрывно глядя друг на друга, однако нередко сбиваясь с такта. Они кружились и кружились по начищенному до блеска полу бального зала, не обращая никакого внимания на окружающих.

Лючия внимательно наблюдала за тем, что происходит между обоими партнерами, между Боливаром и Саенз, и, если ей удавалось на мгновение увидеть темные глаза генерала, она понимала, как много невысказанного есть в этом взгляде.

Сэр Джон Каннингхэм не посчитал нужным задерживаться на вечере слишком долго: он вообще не любил приемы, затягивающиеся далеко за полночь. Кэтрин не хотела уходить ни за что, и убедить ее покинуть бал не удалось бы никому, Лючия же послушно последовала за отцом и сошла с ним вниз по ступенькам.

Еще не было и часа ночи, а бал уже был в разгаре. Лючия неожиданно получила удовольствие от встречи с соотечественниками, которых она никак не ожидала увидеть в Кито.

Мысли ее постоянно возвращались к дону Карлосу. Может быть, он опять пришел в себя и мог поговорить с Педро? При воспоминании о голосе де Оланеты в ней опять проснулись все те же непонятные чувства.

— Хороший вечер! — похвалил бал сэр Джон, вернувшись домой. — Но любой хороший вечер не должен быть слишком долгим.

— Я совершенно согласна с тобой, папа! — ответила Лючия.

— Сомневаюсь, что Ларреа вообще сегодня ляжет спать, кстати, твоя сестра тоже. — По его тону Лючия поняла, что он намерен на этом закончить разговор.

Она попрощалась с отцом. Сэр Джон никогда не целовал Лючию, и она знала, что он, радушно пожелав ей спокойного сна, все равно ненавидит ее. Наверняка он каждый раз вспоминал о том, что при ее рождении ждал мальчика. Он ушел в спальню, плотно прикрыв за собой дверь, и слуга, прислуживающий сэру Джону, уже стоял на своем месте.

Но Лючию, одинокую и, как ей казалось, никому не нужную на этом свете, не ждал никто… Она вошла в свою спальню, невольно смущаясь от мысли, что, может быть, придет время и кто-нибудь будет ждать ее, лежа в постели. Лючия решила зажечь свечу и начала искать ее в темноте, шаря рукой по столу.

Именно в этот момент ей в голову пришла сумасшедшая мысль: все спят, жизнь в доме затихла; кто заметит, как она выскользнет в сад? Лючия решительно открыла дверь спальни и осторожно стала спускаться вниз по ступенькам.

Во дворе и в галерее было совершенно темно, но она, даже не спотыкаясь, шла по знакомому пути. Крупные звезды ярко мерцали на абсолютно черном небе, и если бы, привыкнув к темноте, она могла присмотреться, то увидела бы, что звезды как бы лежат на вершинах гор. Окна павильона были темны — Лючия строго-настрого запретила вечерами зажигать свет, дабы не привлекать внимания. Свет в павильоне рано или поздно выдал бы их. Тем не менее когда она заглянула в окно, то увидела тусклый огонек.

Лючия открыла дверь и осторожно заглянула внутрь: на столике тлел огарок свечи. Лючия поискала глазами Педро — тот спал в углу, завернувшись в старое пончо, в такой позе спят все индейцы Южной Америки. Пончо полностью покрывало его, лицо же было накрыто широкополой шляпой. В слабом, мигающем свете огарка Педро больше напоминал бесформенный тюк, чем живого человека.

Индеец даже не пошевелился. Лючия тихонько подошла к дону Карлосу и опустилась перед ним на колени. Очевидно, он не спал, потому что, едва она положила руку на его лоб, тут же открыл глаза.

— Вы не спите? — смущенно пробормотала Лючия.

— Кто вы? — тихо прошептал дон Карлос. Он произносил слова медленно, словно через силу, но было видно, что больной узнал Лючию. — Я уже видел вас раньше. Вы… вы та, которая спрятала меня здесь.

Лючия улыбнулась в ответ:

— В первый раз вы сказали мне, что мертвы. Как видите, вы оказались неправы.

— Как же я сумел выкарабкаться?

— Очень просто. Мы ухаживали за вами, как за ребенком. У вас были страшные раны, но теперь ваша жизнь в безопасности.

— Вы не испанка?

— Нет, я англичанка.

— Англичанка? — Дон Карлос, похоже, был крайне удивлен.

Казалось, он что-то напряженно обдумывает, внимательно вглядываясь в лицо Лючии. Наконец он спросил:

— Тогда почему же вы сразу не сдали меня республиканцам?

— Потому, что хватит уже убийств, мести и насилия! Потому, что я ненавижу войну!

— Я понимаю вас и не знаю, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить. Как ваше имя?

— Лючия… Лючия Каннингхэм. Мой отец снимает этот дом с тех пор, как мы приехали в Кито.

Дон Карлос на какое-то время задумался, но через несколько минут вновь оживился:

— Как вы думаете, я скоро смогу встать на ноги?

— Боюсь, что нет, — быстро ответила Лючия. — Рана на вашем бедре еще не зажила, да и на голове, честно говоря, пока еще оставляет желать лучшего.

— А сколько времени я уже здесь нахожусь?

— Три недели.

— Три недели? Но это невозможно!

— Почему невозможно? Вы же… Вы же были при смерти.

Де Оланета, нахмурившись, взглянул на Лючию.

— Так что ничего не поделаешь, — продолжала она. — Вам придется находиться тут еще не один день. О том, что вы здесь, не знает никто, кроме меня и Педро, нашего садовника. Он-то и присматривает за вами в мое отсутствие.

— А больше никто?

— Еще Жозефина, сестра Педро — служанка.

Казалось, дон Карлос успокоился на этот счет.

— Я хочу пить, — попросил он через секунду.

Лючия подала ему фруктовый сок, который называли в этих местах маранджиллой, — его прекрасно умела готовить Жозефина. Напиток имел своеобразный вкус, напоминающий и лимон, и персик одновременно, и хорошо утолял жажду. Она просунула руку под голову больного и осторожно приподняла ее.

Теперь это действие вызвало у нее некоторое смущение: раньше Лючия заботилась о больном, не обдумывая своих движений, потому что так было надо, потому что раненый был беспомощный, испытывал боль и страдания, и, безусловно, за ним нужен был уход.