Спасенные любовью
Шрифт:
Дон Карлос вынул из кармана деньги, которые Жозефина предусмотрительно переложила из его старой формы.
Превозмогая смущение, Лючия заговорила:
— У вас достаточно денег? Я могла бы вам немного дать…
— Я и так слишком много должен вам, Лючия. И у меня еще есть остатки гордости, чтобы не просить у женщины денег.
— Ничего плохого в этом нет, я предложила их от чистого сердца…
— Я знаю, но отвечу — нет.
— Если дело только в вашей гордости, то вы поступаете крайне необдуманно и просто глупо, — резко ответила Лючия. — Сейчас, может быть, наступает один из самых опасных моментов в вашей жизни,
— Вы хотите спорить и дальше?
— Зачем спорить? Просто я хочу быть уверенной, что вы не будете нуждаться на первых порах…
— Если учесть, что вы всей душой поддерживаете патриотов, ваше предложение выглядит весьма великодушным.
— Почему… вы так решили?
— А почему вы ни слова не сказали мне, что Боливар приезжал в Кито? — вопросом на вопрос ответил дон Карлос.
— Это вам Жозефина успела рассказать? Мы решили не говорить об этом, не хотели волновать вас, когда вы были больны. Очень тяжело больны. Любое волнение могло ухудшить ваше состояние.
— Вы считали, что это известие могло меня… испугать?
— Нет, конечно же, нет, но мне казалось, что вы просто могли… Ну я не знаю… Могли расстроиться.
Дон Карлос улыбнулся так, что у Лючии упало сердце.
— Вы совершенно неординарная личность, Лючия. Я крайне благодарен вам, что вы заботились о моем настроении и что не дали мне умереть.
— Не стоит говорить слова благодарности за поступки, которые являются абсолютно нормальными, но я умоляю вас быть осторожным! Помните, что вы не должны много ходить. Рана зажила, но о полном выздоровлении говорить пока рано. Да и волноваться вам тоже не стоит, если не хотите снова свалиться.
— Обещаю вам, Лючия, что я постараюсь не забыть ваши советы.
— Да, пожалуйста, постарайтесь. И ведите себя благоразумно.
Раздался тихий свист со стороны картофельного поля. Надо понимать, это был условный сигнал Педро.
Лючия вздрогнула — сейчас этот человек, к которому она успела так привязаться, уйдет навсегда. Чувство одиночества, которое она ощущала всю свою жизнь, опять надвинулось на нее, сердце ее сжалось, оттого что через минуту дона Карлоса не станет в ее жизни.
Неожиданно Лючии захотелось прижать к себе этого почти чужого человека. Как он красив, какой властный у него взгляд, какое необъяснимое волнение чувствует она рядом с ним.
— Мне пора, — коротко бросил дон Карлос.
— Будьте внимательны к себе, и не забывайте о своем здоровье, и… И помните все, что я вам говорила.
— Я уже пообещал.
— И да поможет вам Бог! А я… я буду молиться за вас, — прошептала она чуть слышно.
— А я очень хотел бы, чтобы так и было.
— Я буду молиться все время…
Лючия говорила, чувствуя, что слова самопроизвольно слетают с губ помимо ее сознания. Мысль о том, что этот человек покидает ее навсегда, была невыносима.
Внезапно ей стало ясно, что отъезд дона Карлоса будет самым страшным событием в ее и без того пасмурной жизни.
Он медленно сжал руку Лючии, увидев ее глаза, полные слез, и словно через силу, тихо произнес дрогнувшим голосом по-испански:
— Adios!
Дон Карлос порывисто прижал Лючию к себе. Она лишь успела почувствовать, как его руки обвились вокруг ее тела, и губы их встретились в страстном поцелуе. Лючия даже не удивилась.
Ей показалось, что чувства, которые она до сих пор скрывала сама от себя, вырвались наружу. Пьянящая волна новых прекрасных ощущений накатила на нее, перехватывая дыхание и сжимая горло.Это было так же чудесно, как и все, что ей нравилось здесь: заснеженные горы, цветы на альпийских лугах, бездонное темно-синее небо, распростертое над городом; и вот теперь дон Карлос…
Она не помнила, сколько длился этот волшебный поцелуй. Лючии показалось, что стены маленького павильона закружились вокруг них, а от стен отражается яркий свет, ярче, чем сверкают солнечные лучи на белой шапке Чимборасо. Ослепленная этим светом, она чувствовала себя частью мужчины, который ее обнимал.
— До свидания, Лючия! — произнес дон Карлос по-английски срывающимся голосом и вышел из павильона так быстро, что она не успела даже пошевелиться: она так и осталась стоять на месте, там, где де Оланета выпустил ее из своих крепких объятий.
Лючия закрыла лицо руками, словно пытаясь остановить головокружение, и удивленно прошептала, будто не веря самой себе:
— Я люблю его!
Собственный взволнованный голос вернул ее в реальный мир, но Лючии почему-то казалось, что тихие ее слова продолжали громким эхом отражаться от стен павильона, пробуждая от долгого, тягучего сна.
Впоследствии Лючия так и не могла вспомнить, как прожила все следующие дни.
Ей казалось, что она находится внутри туманного облака, похожего на одно из тех, которые в ненастные дни повисали в небе над Кито. Лючия с трудом понимала, что происходит вокруг, оставаясь под впечатлением от крепких объятий дона Карлоса, при воспоминании о которых у нее начинало сильнее биться сердце.
Днем перед ее глазами постоянно стояло его лицо, и она мысленно разговаривала с ним, словно находясь на грани помешательства. По ночам Лючия не могла заснуть и, замирая от счастья, представляла себя в объятиях дона Карлоса.
— Я люблю его! — уверенно произносила она снова и снова.
Лючия была убеждена, что относится к тому типу женщин, которые любят только один раз. Она также думала, что, если любимый человек исчезнет по той или иной причине из ее жизни, она будет жить памятью о нем. И она не стала гнать от себя эту мысль, зная, что уже никогда не сможет забыть дона Карлоса. Но ведь на жизненном пути де Оланеты, наверное, было немало женщин, и, возможно, таких же прекрасных райских птичек, как, например, Кэтрин или Мануэлла Саенз. А то, что он поцеловал ее в павильоне, так это просто выражение признательности за заботу о нем.
В такие минуты Лючия превращалась из тихой, спокойной девушки, не имеющей никакого опыта любви, в женщину, пылающую огнем ревности.
Ни один человек, включая слуг, не заметил перемен в ней: слишком незаметна она была в этом доме. Отец обращался к ней только тогда, когда она была ему нужна, а Кэтрин… Кэтрин была занята своими делами, подчас вообще забывая о существовании родной сестры.
Но Лючия сильно переменилась — она сама это чувствовала. Гладя в зеркало на свое отражение, она видела такой непривычный прежде блеск в глазах и совсем другое, живое что ли, выражение лица. Теперь она смотрела на окружающую природу совсем другими глазами — горы, цветы, солнце, небо, — все озарилось волшебным светом ее любви.