Спасенный любовью

— Видишь ли, Харт, «доброжелатель» прислал их мне, а не тебе. А за остальные я заплатила целую гинею. Я не стану их уничтожать. Они мои.

Герцог попытался придать лицу грозное выражение, и, наверное, у него получилось бы, если бы он не лежал на спине с растрепанными волосами. Элинор поцеловала его в переносицу и заявила:

— Я избавлюсь от них, если заменю другими. Купи мне вместо платьев фотографическую аппаратуру, чтобы сделать новые снимки только для меня.

На лице Харта появилось выражение растерянности.

— Эл, а кто сделает эти фотографии?

— Я, разумеется. Я умею обращаться с фотографическим аппаратом. Мой отец как-то брал один такой напрокат, чтобы мы могли поснимать местную флору для какой-то из его книг. Мне понравилось. У меня легкая рука, должна заметить.

— Ты умеешь печатать, умеешь фотографировать. Чего же ты не умеешь, образец для подражания?

— Вышивать. — Элинор наморщила носик. — С вышиванием у меня ничего не получается. И я никогда не училась играть на пианино. Увы, в женских занятиях я не преуспела.

На губах Харта снова заиграла улыбка.

— Зато тебе удаются мужские.

— О, как смешно, ваша светлость. Так как насчет фотоаппарата?

— Ты и впрямь хочешь меня фотографировать? — В его голосе прозвучало смущение.

— Да, очень хочу, — подтвердила Элинор. — Неужели в это трудно поверить?

— Но я теперь гораздо старше…

Улыбка Элинор стала еще шире. Она скользнула взглядом по его лицу с заживающими порезами, затем осмотрела широкую грудь. После чего, привстав на колени, чтобы лучше видеть, начала осмотр узких бедер под помятым килтом и мускулистых ног в толстых шерстяных гольфах. Наконец заявила:

— Не вижу у тебя никаких недостатков, Харт Маккензи.

— Это потому, что я одет, — пробурчал он.

Собравшись с духом, Элинор приподняла подол его килта, потом заметила:

— Здесь тоже все в порядке.

— Ну… я ведь каждый день езжу верхом.

— Это достойно похвалы. В здоровом теле — здоровый дух. Думаю, что все у тебя будет чудесно выглядеть на фотографиях.

«Господи, он покраснел!» — мысленно воскликнула Элинор.

— Харт, что тебя беспокоит? — спросила она.

— Видишь ли, Эл, я был совсем еще молодым человеком, когда ухаживал за тобой.

— А я была очень молодой женщиной. Хотя… Знаешь, у тебя появились морщинки. — Она коснулась пальцем тонкой паутины в уголках его глаз.

Харт расплылся в улыбке.

— А у тебя морщин нет, — сказал он.

— Потому что я пухлая. Будь я стройнее, давно бы состарилась.

Харт нежно коснулся ладонью ее лица.

— Ты никогда еще не была так восхитительно красива.

Сердце Элинор забилось быстрее, и она заставила себя немного отстраниться — иначе сказала бы нечто такое, о чем потом пожалела бы.

А затем, хитровато улыбнувшись, она еще выше подняла подол его килта и в смущении воскликнула:

— Ах!..

Глаза Харта потемнели, и он спросил:

— Что такое, любимая?

— Я думала, ты надел фланелевое белье. На улице ведь довольно холодно.

— Я с утра никуда не выходил, — ответил герцог. Заложив руки за голову, он ждал, что Элинор будет делать дальше.

А она, вздохнув, пробормотала:

— Как жаль, что у меня сейчас нет фотографического аппарата.

Харт ухмыльнулся.

— Правда, бесстыдница?

Да, чистейшая правда. Мог бы получиться пикантный портрет: Харт, лежа на спине со вскинутым подолом килта, демонстрирует свое желание и смотрит на нее, Элинор, сверкающими глазами.

Она осторожно коснулась шрама на его ноге. Рубец оказался гладким и прохладным. В глазах Харта что-то полыхнуло, когда ее палец заскользил вверх по шраму. Но он оставался в неподвижности.

Шрам заканчивался на бедре, но Элинор продолжала скольжение вверх. Помедлив немного, она переместила пальцы на возбужденную мужскую плоть. Тело Харта слегка вздрогнуло, но он промолчал.

Улыбка Элинор стала еще шире, и она бормотала:

— Мужской орган затвердевает, чтобы проникнуть в самое нежное женское место.

— Бесстыдница, — прохрипел Харт. — Кто тебя этому научил?

— Научный журнал.

Харт затрясся от смеха, потом сказал:

— Надеюсь, ты не говоришь подобные слова другим мужчинам.

Она покачала головой:

— Нет, только тебе, Харт.

Он замер на мгновение. Потом вздрогнул и проговорил:

— Элинор, ты убиваешь меня.

Она убрала руку.

— Что, прекратить?

— Нет-нет! — Харт схватил ее за руку, и Элинор заметила, что его рука слегка подрагивала. — Я не хочу, чтобы ты прекращала, — добавил он. — Пожалуйста, продолжай.

Этому человеку было очень трудно произнести слово «пожалуйста», но он все же произнес его. Элинор приложила палец к губам — словно задумалась, что делать дальше. Харт же наблюдал за ней, затаив дыхание.

Элинор наконец снова провела пальцами по его возбужденной плоти, и Харт снова вздрогнул, потом простонал:

— О Боже, Элинор… О, моя девочка…

Его стоны ужасно распаляли ее, а Харт бормотал:

— Эл, милая Эл, Господи Иисусе… — Он сжал кулаки — как будто сдерживал себя, чтобы к ней не прикасаться.

Когда-то в летнем домике, а потом и в спальне они раздевались, прежде чем заниматься интимными ласками. Элинор и не подозревала, как это восхитительно, когда делаешь все в одежде. Ах, какое чудесное открытие!

Харт же со своей стороны тоже сделал для себя открытие: оказалось, что Элинор была еще красивее, чем раньше, а ее ласки… О, они были просто удивительны!

Харту казалось, что он вот-вот умрет от наслаждения. Шумно выдохнув, он прохрипел:

— Элинор, ты меня губишь. И всегда губила.

— Так что, может, прекратить? — спросила она, снова убирая руку.

А Харт подумал о том, что когда-то позволил ей уйти, так как был глупым, молодым и чертовски заносчивым. Но он больше не позволит ей уйти. Не позволит, даже если придется запереть ее в этой комнате до скончания веков. Да-да, он больше ни за что с ней не расстанется!

Что ж, можно было бы и впрямь запереться с ней здесь. У них получилось бы не такое уж плохое существование. Его слуги прорезали бы в двери дыру, чтобы подавать еду и напитки, и, возможно, он, Харт, иногда вспоминал бы, что нужно поесть.