Спаси нашего сына

Открываю перед ней переднюю дверь, указываю на пассажирское.

— Садись. Я сейчас подойду.

Джип высокий, Ева неловко держится за ручку, пытаясь забраться. Наверное, с животом это не просто совсем, думаю я, помогая ей забраться. И неудобно не только в тачку запрыгивать. А работать посудомойкой, например, и за теткой чокнутой приглядывать.

— Егор, — зовет она, прежде чем я успеваю захлопнуть дверь. От звука собственного имени, произнесенного ею, меня кроет. Эта девчонка действует на меня как дурман, и чем дольше я рядом, тем сложнее это игнорировать.

— Что? — говорю хрипло.

— Если из-за меня у тебя проблемы с Викой, то не надо… Я пойду лучше, — и на полном серьезе собирается выйти из машины, куда я с таким трудом ее запихнул. Ты серьезно, Ева?! Я полдня убил, блин, чтобы тебя разыскать! А ты сбежать собралась, как чертова беременная Золушка.

— Сидеть, — рычу я, — не вздумай никуда рыпаться!

И дверь захлопываю перед ее носом, а потом еще и блокирую для надежности замки.

Вика сидит на лавке, в мою сторону не смотрит. Докуривает одну до фильтра и тут же сразу другую достает, пальцы подрагивают, а я испытываю досаду.

— Бросала бы ты, — говорю, присаживаясь рядом.

— Как ты меня? — усмехается она горько и поворачивается ко мне лицом, отбросив волосы. — Ты меня сюда зачем привез, скажи? Чтобы вот так эпично, как котенка за шкирку выбросить из своей квартиры?

— Я сниму тебе жилье, — мне вовсе не хочется слышать сейчас эти обвинения в свой адрес, но я понимаю, что у Вики есть все основания себя так вести.

А еще понимаю, что по-другому все равно не смог бы.

— А почему — мне? Почему не ей снять? Или ты решил к ней вернуться? Егор, если ты только из-за ребенка, то не ломай жизнь ни себе, ни мне, ни ей. Воспитывай, помогай, участвуй в его жизни, но ради этого не обязательно тащить ее к себе домой. Ты не станешь от этого счастливее. Подумай о себе, о нас, помнишь, как нам хорошо было? — она говорит и говорит, и руки ее тянутся к лацкану моего пиджака, а мне жарко и тесно от ее объятий, и главное, думаю с досадой, она никак не поймет, что дело вовсе не в этом. Что я привел домой Еву не из-за того, чтобы сыграть роль правильного папаши, я пока до конца не знаю, что ребенок мой, хотя и сомнений не осталось почти.

Я просто не могу ее оставить в беде. Конкретно — ее. Еву. Потому что она это она, а я — это я, и для меня этого достаточно, а Вика никогда не поймет, даже я, гадство, не могу эти чувства обличить в нормальные слова, затык какой-то.

— Остановись, Вика, — я беру ее за запястья, пытаясь отцепить от своей одежды, — нет никаких нас с тобой. Я не обещал тебе жениться, не говорил про будущее. Нам было хорошо вместе, — и мысленно добавляю, что с Евой это не сравнится, — извини меня. Я мудак, баран, козел, называй как угодно. Но это жизнь. И у каждого свой выбор. Мой — ты теперь знаешь.

Она бледнеет, отшатывается от меня, лицо кривится от ненависти:

— Да пошел ты к черту, Баринов. Вот увидишь, это даже не твой ребенок, а ты просто дебил, которого умело разводят.

Я морщусь, не желая все это комментировать, поднимаюсь и ухожу, ни разу не обернувшись.

Глава 18. Ева

Я смотрю на Егора тайком.

Он сидит так близко к своей черноволосой Вике, и пальцы ее требовательно держатся за его пиджак, настойчиво и даже немного бесстыдно.

Мне бы отвернуться, но я жадно ловлю каждое движение Егора, жаль, только лица его отсюда не разглядеть.

Мне так сильно хочется знать, что творится сейчас в его голове, о чем он думает вообще, но он остается для меня загадкой.

А еще где-то в глубине души прячется страх, что сейчас они придут с Викой за руку, точно так же, как шел Егор пару минут назад со мной, откроют дверь и скажут — иди, Ева, на все четыре стороны, мы передумали.

Потому что я не знаю, куда идти, не знаю, что делать.

И все, что мне нужно — небольшая передышка. И надежное плечо.

Когда Егор поднимается, я отворачиваюсь тут же. Не хочу, чтобы он думал, будто я за ним слежу.

Ерзаю на сиденье, оттягиваю упирающийся в живот ремень безопасности и смотрю на панель приборов.

Он садится молча, громко хлопает дверью. Без Вики.

Без настроения.

Мне хочется спросить его — и вправду ли я поеду к нему домой? А как же мой дом? Мои вещи, моя тетя?

Но молчу, неловко избегая его взгляда. Егор выезжает со стоянки излишне резко, я ойкаю, хватаясь за ручку, когда мы лихо входим в поворот.

— Извини, — вполне мирно произносит он, и я киваю только.

Двор, в который заезжает Баринов, я почти не узнаю.

Я была здесь один-единственный раз, в начале весны. Шел снег, мокрый, липкий, и все вокруг было белое-белое.

А сейчас во дворе цветет раскидистая липа, разбиты аккуратные палисадники и на самокатах по детской площадке носятся наперегонки дети.

Я смотрю на них, как зачарованная, особенно на мальчишку лет трех, в модной кепке с прямым козырьком, в джинсах и кроссовках. Он так ловко едет, отталкиваясь от земли, колеса самоката светятся разноцветными огнями, а мальчишка заливисто смеется.

Ощущаю, как лениво перемещается с места на место сын и тихонько похлопываю его по выступающей точке на животе.

И только потом оборачиваюсь на Егора.

Он смотрит на мой живот, на мою ладонь, покоящуюся поверх платья, и лицо его выглядит выглядит застывшим, окаменелым словно.

А мне как-то неловко становится оттого, что он застал этот интимный момент моей с сыном связи.

Но ведь Баринов — его отец. И ему рано или поздно придется познакомиться с ним ближе. Хотя бы для того, чтобы мой сын знал, что у него есть отец.

Я много думала о том, как мне придется рассказывать ребенку о том, где его папа, но так и не решила, как буду это делать. Время покажет.

— Идем, — он наконец, отмирает. Не смотрит мне в глаза, выходит, открывая мою дверь. Подает руку.

А я еще от прошлого прикосновения не отошла, когда мы шли с ним до машины, и от жара его ладоней мои ноги подгибались, а сердце билось неистово о грудную клетку.

Я сама первой никогда бы не решилась взять его за руку, а он это сделал так просто и естественно, точно мы каждый день с ним вот так прогуливаемся.

Сейчас, касаясь его ладони, я снова ощущаю электрический разряд.

Егор помогает мне аккуратно спуститься из его джипа, а потом прячет свою руку в кармане брюк, и я с досадой думаю, что возможно, ему не так уж и хочется меня касаться.

Мы поднимаемся на просторном лифте до его этажа, он первым выходит, гремит связкой ключей.

Я захожу следом за ним в квартиру и тут же накатывают воспоминания.

Я помню запах его жилья, — оно пахнет духами Баринова, вкусным кофе, чем-то уютным и дорогим. Только сейчас к этому аромату, что вытаскивает наружу разом все воспоминания о той ночи, добавляется еще один.