Спаситель мира

— Садитесь, гражданин Крестовский. Предупреждаю, что наша беседа записывается на кассету.

Блондин уселся на стул и вместо ответа растянул свои тонкие губы в идиотскую улыбку.

— Вам, я вижу, весело? Я бы на вашем месте не улыбался. Вы проходите по делу как соучастник покушения на должностное лицо. Единственно, что вас должно радовать, это моя персона. Да, именно моя персона, — отвечая на немой вопрос парня, пояснил Синицын. — Если бы я не выжил, вы имели бы совсем другую статью.

— И Синицын включил магнитофон. —Ваше имя, фамилия, год и место рождения? Да перестаньте вы, наконец, лыбиться!

— Меня зовут Борисом Аркадьевичем Крестовским, родился я двадцать девятого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Москве. А улыбка при первом знакомстве с незнакомым человеком, простите за невольный каламбур, необходима, как показатель доброжелательности и открытости собеседника. Так пишет во второй главе своей Книги великий Стерн.

— Вы и ножичек в бок мне втыкали с улыбкой?

— А ножичка я вам никуда не втыкал.

— Не важно, держали ли вы клинок в своих руках или помогали преступнику иначе. У вас найдены вещи потерпевшего, что является неоспоримым доказательством вашей вины.

— Ну зачем вы так говорите, гражданин следователь? Тетрадку и пасквиль на нашего Учителя я нашел в метро, по дороге домой, случайно. Прочитал на листках святое для меня имя Святослава Альфредовича и взял, чтобы эта скверна не попала к людям.

— И следили за мной тоже случайно?

— Я за вами никогда не следил. Это вам показалось.

— И с Павлом Соболевым вы тоже, конечно, не знакомы?

— С Пашей мы учимся в одной гимназии, мы с ним братья по великой цели. Но вне стен альма матер не встречаемся.

Синицын поставил в тетрадке галочку. В деле имелась запись беседы Лебедева с родителями парня. Те не скрывали, что их сын дружил с Соболевым и тот часто бывал у них дома.

— Вот вы, Борис, тут высказались, что с Павлом Соболевым вы братья по так называемой великой цели. Вас не смущает, что Павел ради этой «великой цели» пошел на преступление? Его подозревают не только в нападении на следователя, но и в убийствах писателя Каребина и издательницы Рачевской.

— Я ничего не знаю об этом, гражданин начальник. Но эти люди хотели опорочить великого Стерна, и мне их не жаль.

— А откуда вам, подозреваемый, известно об этом?

— О чем — об этом?

— О том, что Каребин и Рачевская хотели, по вашим словам, опорочить «великого» Стерна? Может быть, из уст вашего директора, господина Абакина?

— Не трогайте нашего Отца! Это святой человек. Он несет в мир свет Стерна!

— Как приятно видеть вас без улыбочки. Вам, Крестовский, улыбка не идет.

Без нее вы куда привлекательнее. А насчет Абакина у меня мнение другое. Разве вы не знаете, что ваш «отец» два раза сидел за мошенничество? Он не святой человек, а обыкновенный рецидивист.

— Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка — это вестник будущего света из космоса.

— Ну, вестник так вестник. Вернемся к нашим баранам. Откуда вам известно, что писатель Каребин и генеральный директор «Издательского дома» Рачевская хотели опорочить Стерна?

— Я этого не говорил.

Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное место. «Эти люди хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль», — повторила машина.

— Я же нашел в метро листки гадкой книги…

— Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые вы якобы нашли, только вторая часть романа, и фамилии писателя там нет. Первую, где автор указан, вы сперли у меня в электричке. Но вы же за мной не следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?

— Мне сказал Паша.

— Вот это другой разговор. Будете отвечать честно, заработаете очки для суда.

— Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?

— Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?

— Это нервы.

— А вы улыбайтесь. Так написано во второй главе книги «великого Стерна».

Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?

— Да, Василий Николасвич. Он не мог допустить выхода этой гадкой книги. Мы взялись добыть дискету и текст.

— И прирезать меня тоже он поручил?

— Нет. Паша решил добыть роман любой ценой. Он вас ненавидит. Мне много дадут?

— Срок определяет суд. Если удастся доказать ваше участие в обоих убийствах, мало не покажется.

— Мы никого не убивали. И Паша тоже.

— Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?

— Не знаю. У Отца в директорском столе лежит пьеса Каребина. На титуле написано, что пьеса — инсценировка романа. Больше мне ничего не известно.

Слава выключил магнитофон.

— Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба родителя живы. Наш сотрудник встречался с твоим родным отцом, и Аркадий Владимирович произвел на него очень приятное впечатление.

— Его так все гимназисты зовут.

Крестовского увели.

— Вводить второго? — заглянул в дверь сержант Рушало.

— Дай чаю выпить. Заведешь через пятнадцать минут, — распорядился следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно и уставился на карту района.

Карта Синицына не интересовала, он ее не видел. Старший лейтенант думал о Лене. Слава не знал, как поступить. В его положении даже объясняться с девушкой было смешно. Что ей скажешь? «Да, мы спали с Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот», — резюмировал свои переживания Синицын.

— Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло. — Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.

— Заводи, — разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с улицы мешал вести допрос.