Спаситель

— Вот это и есть понимание того, что правильно, а что неправильно для души, — улыбнулся Вик. — Совесть, это боль души, а, если ей больно, то ты что-то делаешь не так.

— Забавно, — улыбнулся Майк. — О чем ты, оказывается, только не передумал, сидя в своем подвале.

— Это так, — улыбнулся Вик. — Понимание того, что хорошо, а что плохо, находится внутри тебя, это сигналы твоей души. И все люди это знают и чувствуют.

— И что? — спросил Майк. — По-моему это ещё никого не остановило от греха.

— Поэтому и говорят о борьбе добра и зла внутри самого человека, — сказал Вик. — А на самом деле, это борьба души и программы тела. Тело кричит, — выживай любыми способами, а душа говорит, что не все способы хороши.

— А как же их примирить? — спросил Майк. — Чтобы не было это борьбы?

— Слушай душу, она тебе сама скажет, что ты делаешь хорошо, а что плохо, — сказал Вик. 11

— Действительно просто, — усмехнулся Майк. — Даже как-то слишком просто. Выходит, и решаешь ты сам, что такое хорошо, а что такое плохо?

— Решаешь ты сам, — кивнул Вик. — Душу не обманешь.

— Ну, с душей я уж как-нибудь договорюсь, — сказал Майк. — А, значит, по-твоему, я могу делать все, что хочу. Так?

— Можешь, — сказал Вик. — Ты можешь не обращать внимания на сигналы души. Это твое личное дело. Хочешь, живи так, как живут многие, словно эта жизнь последняя и больше ничего не будет. А хочешь, развивай ее, и тогда у тебя появится шанс прожить ещё много жизней. Ты будешь прав и в том и другом случае, это твой выбор.

Нравственные законы одни для всех, и не важно кто ты, и в какой стране живешь. Потому что нравственный закон — это программа эволюции души.

Не зря же в любом месте мира есть понятие морали, и часто отличное от законов государства. Откуда это взялось? Эти нравственные законы мешают развитию государства, производства, но они же есть.

— Никому они не мешают, — сказал Майк. — Никто на них не обращает особого внимания.

— Я уже сказал, это дело самого человека, обращать на них внимание, или нет, — сказал Вик. — Не будешь обращать внимания, твоя душа уменьшится до такого уровня, что следующее перерождение будет просто невозможно. Будешь слушать свою душу — может быть, станешь богом.

— Возможно, ты и прав, — сказал Майк. — Только проверить это невозможно.

— Поэтому я и говорю о вере, а не о знании, — сказал Вик. — Мы уже далеко ушли, а ночь приближается. Пора искать ночлег, скоро снова станет темно.

— Ищи, — сказал Майк. — Это у тебя хорошо получается.

— Я чувствую что-то в стороне от дороги, — сказал Вик. — Но до этого места добираться ещё километра три.

— А что за место? — спросил Майк.

— Это небольшой кирпичный дом с крышей, — сказал Вик. — Но он очень мал, даже меньше чем та подстанция, в которой мы с тобой ночевали.

— Тогда это не дом, а что-то другое, — сказал Майк. — Жалко, что ты не можешь чувствовать яснее.

— Увы, — вздохнул Вик. — Я только учусь.

— Не переживай, — улыбнулся Майк. — мне так немного не по себе становится, когда тебя слушаешь. Возникает странное ощущение, что рядом со мной идет мудрый, много переживший и много повидавший старик. Как-то даже спорить с тобой не хочется…

— Знаешь, почему это происходит? — спросил Вик.

— Скажи.

— Потому что ты чувствуешь интуитивно, что я прав, — сказал Вик. — И это моя правота тебя смущает, потому что, поверив мне, ты вынужден будешь отказаться от всего, во что ты раньше верил, а этого ты не хочешь.

— Не могу и не хочу, — сказал Майк. — Если я это сделаю, то стану таким же чокнутым, как и ты. И тогда это может кончиться очень плохо. Мы в дороге, мы встречаем много людей, которые хотят нас убить, или отобрать то, что у нас есть. Если я начну задумываться над тем, могу ли я их убить, или нет, то мы оба скоро погибнем.

— Это потому что в плохое время мы живем, — сказал Вик, сворачивая с дороги.

— Это точно, — сказал Майк. — Как далеко нам идти до твоего пристанища?

— Мы приближаемся, — сказал Вик. — Это настоящий дом, в нем даже есть окно.

— Маленький дом с маленьким окном, — засмеялся Майк. — Может быть, это собачья конура?

— Нет, для конуры он слишком большой, — сказал Вик и неожиданно остановился.

— Что-то не так? — спросил Майк, перебрасывая автомат на плечо.

— Я чувствую, что рядом есть ещё что-то, — сказал Вик, потом он рассмеялся. — Я наконец-то понял, что это за дом.

— И что это?

— Идем быстрее, уже темнеет, — сказал Вик и заспешил к деревьям, когда они прошли сквозь густой кустарник, то вышли на железную дорогу.

Рельсы были ржавыми и заросли травой. А рядом с путями стоял маленький домик обходчика, он был именно таким, каким его описывал Вик.

Он был очень мал, в нем размещались только узкие нары, на которых мог спать только один человек, в углу стояла маленькая печка, и больше в нем ничего не было. Маленькое единственное окно выходило на железнодорожные пути. Майк рассмеялся.

— Это действительно дом, но жить в нем нельзя, — сказал он. — Можно переждать плохую погоду, и даже что-то приготовить, но и только.

— Хороший дом для одного, — сказал Вик. — А нам двоим в нем будет тесно, но не теснее, чем в канализационном коллекторе.

— Я пошел за дровами, — сказал Майк, поднимая с пола ржавый топор. — Разведем огонь, согреемся и выспимся, это все, что нам нужно.

Вик развел огонь в печке, поставил котелок, налив в него воду из фляжки. Быстро темнело.

Вик вышел из избушки и пошел к Майку, боясь, что в сгущающейся темноте тот может заблудиться.

Набрав дров, они вернулись в избушку.

— Странно это все, — сказал Майк, ложась на нары. — Я вдруг поймал себя на мысли, что не уже жду ничего хорошего от своего будущего. Вероятно, я уже поддался твоему унынию.

— Это не уныние, просто реальное представление о том, что будет, — пожал плечами Вик. — Это гораздо хуже, уныние проходит, а вот знание нет.

— По-моему ты сделал все, чтобы я не верил в лучшее, — сказал Майк. — Мало того, что ты рассказал мне, что до конца моей жизни, на этой земле будут идти войны, так ты ещё и сказал, что сама жизнь на земле просуществует недолго.