Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»
Шрифт:
Офицеры переглянулись понимающими взглядами и дружно прыснули смехом…
Прут
– Проклятые русские!
Память страшная по себе вещь – никогда в жизни капитан Константин Григулеску не находился в столь жутком опустошении души, в которой даже не было ненависти к врагу, а одно лишь отчаяние.
Офицеру было очень больно видеть, как недавняя война страшно опустошила цветущий прежде край. Казаки и горцы прошлись словно метелкой, выгребая все ценное, начиная от вещей и заканчивая продовольствием с фуражом. Приготовленные на зиму кладовые и амбары остались у селян пустыми, и еще
Григулеску невероятно повезло – его назначили командиром роты, когда других офицеров безжалостно вышвыривали со службы, не давая даже мизерной пенсии.
Таковым оказался итог позорного Бухарестского мира, который навязали его несчастной стране наглые и алчные победители – отныне Румынии запрещалось иметь армию численностью свыше двадцати тысяч солдат при тысяче офицеров. Более того, страну полностью разоружили, отобрав пушки, пулеметы и винтовки, вывезли все запасы снаряжения и боеприпасы, что доставили транспортами из Марселя и Лондона.
Но этого врагам показалось мало, и все завоеванное миролюбивыми и добрыми румынами в честной войне отобрали обратно. Потеря Трансильвании, Северной Буковины, Южной Добруджи и Бессарабии сильно оглушила Григулеску, как и все румынское общество.
Но всеобщий ропот среди народа так и не поднялся, ибо торжествующие победители держали у границ вооруженные до зубов дивизии, а на помощь Франции, что столь подло предала верную союзническому долгу Валахию, рассчитывать не приходилось.
Стоило воевать и проливать кровь два года, чтобы, получив все в Версале, отдать соседям обратно за один месяц?! Да еще раньше потеряв золотой запас, оставшийся в большевистской Москве!
Особенно возмущало Григулеску обстоятельство, что болгары и венгры грабили своих соседей румын наиболее жестоко, да еще объявляя их изменниками.
Мерзавцы, прекрасно зная, что за ними стоит Россия, могли так говорить, не боясь расплаты за наглую ложь! Если кто изменник, так это они сами, но еще их покровители русские, не только предавшие Румынию, но и ограбившие ее до нитки!
– Как жить, как жить… – прошептал Григулеску, с тоскою глядя на зеленеющую степь и синюю ленту Прута, медленно катящего свои воды в голубой Дунай.
Весна пришла рано на его истерзанную землю, кое-где зацвели растения, полынно пахли травы, будоража душу. На той стороне реки слышались веселые песни да игриво скользил по струнам скрипки смычок.
– Зажрались, мерзавцы…
Григулеску сглотнул слюну, ненавидя всеми фибрами души молдаван, что продолжали веселиться под русским игом. Они сытно провели зиму и не помогли своим старшим братьям даже коркой хлеба, когда румыны сделали для них так много, приобщая к великим ценностям цивилизации и культуры, отрывая от московского азиатского варварства. Ведь его страна, населенная потомками доблестных легионеров, есть прямая наследница великого Рима, даже само название отсюда и проистекает.
Капитану снова стало жалко себя, вынужденного считать каждый лей и вкушающего мясо лишь два раза в неделю, и обидно за своих полуголодных и завшивевших солдат, не видящих жалованья уже полгода, живших на одной мамалыге, сваренной без капли жира. Хрюканье свиней и задорные петушиные крики стали редкими в румынских селениях…
– А может…
Григулеску рванул клапан и медленно достал из кобуры «браунинг», доставшийся ему трофеем от убитого французского майора. Ведь стоит дослать в ствол патрон, приставить
дуло пистолета к виску, плавно потянув за крючок, и это безрадостное для него прозябание разом окончится. Не будет больше ни мамалыги, что ужасно пучит живот, ни опостылевшего местечка, где кроме нищих, непереносимой вони и грязи ничего нет, ни этих угрюмых русских стражников в фуражках с зеленой тульей, что вольготно стоят на том берегу реки.– Нет!!!
Григулеску содрогнулся – видение собственных дымящихся мозгов настолько его потрясло, что он трясущейся рукою еле засунул «браунинг» в кобуру. Вытер выступивший на лбу пот и вспомнил французского офицера, что предлагал ему сдаться казакам.
– Голову потерять никогда не поздно! Как тот майор… хи-хи… А моя еще пригодится!
С истерикой, всхлипывая и размазывая по лицу слезы, засмеялся Григулеску, рухнув навзничь на молодую зеленую траву. Одуряющим запахом его укутали первые цветы…
Харьков
– Мойзес…
Семен Федотович кинул затравленный взгляд на кобуру, мысленно проклиная самого себя последними словами – отвык за эти месяцы от войны, расстался с оружием, расслабился, вот и поплатился. Хорошо бы сам, но ведь и беременную жену под пули подвел.
– Таки не добраться вам до «браунинга», господин Фомин, я выстрелить успею! – Чекист осклабился безобразной ухмылкой, заячья губа дернулась, обнажая металлические зубы.
Хотелось взвыть и броситься из-за стола, но Семен Федотович хорошо понимал, что добраться ни до горла своего заклятого врага, ни до оружия он не сможет.
Мойзес хоть и не держал в руке пистолета, но Фомин обострившимся зрением видел, что левая пола его пиджака заметно оттягивается книзу. В боковом кармане был наган, судя по складке, да и во внутреннем имелся «браунинг», пусть даже «дамский» – но при стрельбе в упор даже маленький калибр становился смертельно опасным.
– Гриша, отставь ридикюль дамы подальше от стола. Думаю, там лежит пистолет. Проверь!
За спиной Мойзеса появился лакей, но уже не услужливо-рабского вида, совершенно преобразившийся, с затвердевшими скулами идущего в штыковую атаку бойца, с горящими глазами, полными застарелой классовой ненависти. Чекист раскрыл сумочку и вытащил из нее «браунинг», молча посмотрел на своего начальника.
– Предусмотрительная у вас жена, Семен Федотович, с оружием ходит, надо же, с кинжалом и пистолетом, – усмехнулся Мойзес блеклыми губами, что делало кривую улыбку на красном лице еще более безобразной и страшной, и пристально посмотрел на побледневшую женщину, что крепко вцепилась пальцами в ткань салфетки.
– Мария Александровна, прошу вас не делать глупостей! Я пришел сюда не убивать вас и вашего мужа, а поговорить о серьезных вещах. Так что обойдемся без стрельбы, искренне надеюсь на это. Судя по вашим глазам, дражайший Семен Федотович рассказал вам о некой шахте под Пермью, и вы хорошо представляете, кто я такой?
– Колдун проклятый! – с нескрываемой ненавистью во взгляде выдохнула Маша. Фомину пришлось крепко схватить молодую женщину за локоть, стремясь удержать ее от намерения швырнуть кофейник в лицо Мойзеса.
– Вы не удивились моему лицу, а это говорит о том, что знали про мое уродство!
Мойзес улыбнулся так гнусно, что Семена Федотовича передернуло с нескрываемым отвращением.
– Вижу, что генерал Арчегов поделился с вами своими впечатлениями о наших с ним московских встречах. Это не вопрос, а утверждение, мои милые молодожены…