Спасти огонь

С крыши корпуса А Хосе Куаутемок бок о бок с людьми Текилы обозревал окрестные улицы и парковку. Было видно, как выстраиваются полицейские подразделения, какая у них тактика. Его задача состояла в том, чтобы предупредить нападение. Он рисовал примерные карты, где стрелочками и кружочками помечал передвижения копов, оцепления спецназовцев, пути подступа согнанной массовки и ударных групп. Работа — не бей лежачего, но информация и вправду была жизненно важна для принятия решений в бункере дона Хулио.

Шесть часов он, как детсадовец, рисовал на крыше картинки, а потом за ним прислали, мол, шеф хочет видеть. Его провели в ресторан ВИП-корпуса. Там за столом сидел Дон Хулио, его приближенные, а также Кармона и разные его замы. Когда ему сказали, что Кармону взяли в заложники, Хосе Куаутемок представил, что того связали по рукам и ногам и на глаза надели повязку. Но он никак не ожидал, что Кармона сидит за столом и болтает с похитителями. «Присаживайся, — сказал дон Хулио. На столе лежали нацарапанные им карты. — Мы тут изучаем твои планы». Хосе Куаутемок сел рядом с Кармоной. Тот подмигнул и сказал: «Твой люкс, любовничек, все еще за тобой».

Снаружи настоящая война, а эти сидят, жрут и срать хотели на погибших и раненых. Официант вручил ему меню: «Есть утиная грудка магре и курица в виноградном соусе». Дон Хулио добавил: «Еще мы мясца пожарили, свежее, только что с мангала». Хосе Куаутемок взял курицу. Очевидно, между нарко и Кармоной сговор. Кармона знает, что он ценная фигура в случае обмена, и в ус не дует. Сохранить ему жизнь — приоритет для министра внутренних дел. Тот не может допустить, чтобы его, пухленького, скормили червям. Это будет очередной позор. Кармона так и сказал за столом, не постеснялся: «У меня каждое кило тушки — на вес золота». Еще и поржал.

Послышались крики и выстрелы. «Когда меня вызвали, полиция собиралась на штурм. — Дон Хулио ни капельки не обеспокоился. — Ну, удачи им, — заметил он и показал на две заряженные базуки у стены: — Дрочила, иди-ка, шмальни из них пару раз по копам». Дрочила отправился выполнять приказ.

Зазвонил телефон. Дон Хулио ответил не выходя из-за стола. Тоном Зевса-громовержца он заявил собеседнику: «Приходите на переговоры сюда. Не пойдете — мы еще и не то покажем. — И зловеще, словно болливудский злодей, отшвырнул телефон на стол. — За три дня этих козлов обратаем, вот увидите».

Хосе Куаутемок вернулся на свой наблюдательный пост. Из разных точек тюрьмы поднимались костры. Возможно, бонвиванам, обедавшим в ВИП-ресторане, сражения казались забавными, но те, кто находился на передовой, на полном серьезе смотрели в глаза смерти. Да, это были наемные зэки, но все равно в их лицах читались и злость, и разочарование. Кипящая кровь, выпученные глаза, плевки сквозь зубы, смуглые мускулы. Они жаждали сжечь все вокруг, излить литры черной желчи. Жаждали опустить сраных копов, вытянуть лаву из их животов, порезать им морды, искупать их в дерьме, раздавить им мозги, вставить свинца в жопу.

С высоты стычка походила на бой игрушечных солдатиков. Безумный и хаотичный. Во дворе валялись зэки, словно туристы на пляже, только из этих текли густые красные струи. Баррикады в огне, люди в огне, небо в огне.

Человек

Вот выходит он, проклятый, бесславный. Под конвоем, руки за спиной сцеплены наручниками. На каменном лице — никаких чувств. Как только он появляется, его освистывают. Народное презрение обжигает его. Он горделиво поднимает голову. Взглядом бросает вызов толпе. Безымянность многим придает смелости. «Пидорас! Животное!» — кричат ему те, что несколько дней назад его боялись. Одно его имя вселяло ужас. Оборванная мстительная масса плюет в него. Искривленные рты. Угрожающие кулаки. Вот он, Враг. Схваченный, но не укрощенный. Зверь внушает страх тем, в кого впивается взглядом. Кажется, он запоминает лица. Он не забудет тех, кто его оскорблял, и позже отомстит. Бессмысленное действие за минуту до смерти. В пятидесяти шагах, посреди арены, ждут топор и палач.

Никто не способен выдержать его взгляд. Даже на расстоянии начинает кружиться голова. Храбрость злопыхателей улетучивается под его вихрем. Годами этот человек держал в страхе целый народ. Едва садилось солнце, дома запирались. Никто не желал встречи с ним, даже не в одиночку. Наверное, он заключил сделку с дьяволом: его свирепость была не человеческого свойства, не здешнего. Зверь. Злобная тварь. Одинокий лидер невидимых орд. Казалось, будто за ним следует многотысячное войско. Когда он шел, слышалось бряцание доспехов. Вот как он заявлял о своем присутствии.

Сотни в толпе требуют его смерти. Приятно видеть его так близко от орудий казни. Проклятия нарастают. Гомон трусов. Ничто не пошатнет достоинства и заносчивости. Человек, зверь, твердо шагает к своей судьбе. Палач под капюшоном исходит потом. Тошнота. Страх. Убить его — почти как убить божество. Он заработал свою ауру тяжелым кулаком, точнее, кровью и огнем. Он один загнал в угол целую страну. Наполовину волк, наполовину тигр. Огонь и ветер, ураган и пожар. Бурное море, землетрясение. Где набраться сил, чтобы опустить топор? Человек, зверь, идет к эшафоту. Это сборище паяцев не отравит ему последние минуты. Они мычат, как коровы. Трусы. Пусть метают в него насмешки и ругательства. Все это признаки малодушия, ничтожества. Издалека он замечает, как дрожат руки у палача. Бедняга. Может, это пекарь, насильно затолканный в шкуру того, кому полагается быть бесстрашным. Или портной, или мясник. Несколько монет в дополнение к жалованью. Опыт, о котором можно будет рассказать внукам. «Я отрубил голову Минотавру».

Но этот кроткий человек не расскажет, как народ не осмеливался зайти в лабиринт. В его лабиринт. Даже сотня добровольцев с факелами, шпагами и аркебузами — и та бы не осмелилась. На эти скалистые склоны, на эти утесы могут взобраться только козы или демоны. Точнее, только один демон. Говорили, что он питается сырой человечиной и с вершины скал бросает остатки в море. Внизу собирались на пир акулы, над поверхностью мельтешили плавники. Некоторые уверяли, что слышали крики вперемежку с хрустом костей. Души не отходили от тел, даже если тела были вот уже несколько дней как мертвы. Человек, зверь, подходит к деревянной колоде, на которую должен будет положить голову. Он знает, какую ценность обретут части его тела после казни.

Его большие пальцы послужат подвесками для женщин, желающих изменить судьбу. Из волос изготовят невообразимо дорогие мячи. Пенис будет сожран мужчиной, мечтающим обрести его сексуальные способности. Глаза будут высушены на солнце и перемолоты для чудодейственных мазей. Мошонка станет изящным поясным кошельком для монет. Его язык отварят с овощами, чтобы вместе с бульоном выпить его голос и слова. Ступни набальзамируют и установят в основании ворот королевского дворца. Ладони положат под подушки девственницам, чтобы уберечь от возможных насильников. Кровь будут хранить в закрытых сосудах и приправлять ею блюда. Из костей предплечий сделают кинжалы. Череп вымоют со щелочью и, когда он станет белым и гладким, повесят у входа в замок. Кишки превратятся в тетивы для метких луков. Мизинцы обрамят в золото и будут считать реликвиями проклятого прошлого. Человек, зверь — и с каждым шагом все больше полубог, — всходит на эшафот. Нетерпеливая толпа замолкает. Они годами жаждали этой минуты, а теперь боятся утратить своего врага. Без темной силы, исходящей от него, Иного, они заблудятся. Найдут в своей среде новых противников. В них есть что-то отвратительное, какое-то чудовищное дыхание, годами дремавшее под спудом общего врага. Очень скоро из их рядов появится его наследник-разрушитель. Человек, зверь, не пытается отсрочить смерть. Он не доставит им наслаждения. Не будет горьких вздохов и раскаяния. Он будет улыбаться. «Без меня вы станете хуже. Сброд. Лицемерный сброд. В глубине души каждый из вас хочет стать таким, как я. Давайте, убейте меня. Положим конец этому фарсу». Он встает на колени, не дожидаясь приказа.

Он решает, не они. Оборачивается на потеющего палача. «Не промахнись», — повелевает он. Капли пота стекают по шее палача. Столько ожиданий вокруг этого заточенного лезвия, а теперь ему не унять дрожь в руках. Топор пляшет в них. Перед ним — униженный человек-тигр, человек-дракон. Как убить его, подобного божеству? «Бей скорее! — рычит зверь. — Мне не терпится умереть».

Боязливый палач поднимает лицо к толпе. Безмолвие превратилось в густую массу. Он ищет поддержки, окончательного «да». Но не находит. Тень сомнения пробегает по рядам людей. Гул сменился замешательством. Что нужно делать, когда утрачиваешь врага? Палач сглатывает слюну. «Спокойно, — думает он. — Сделай свою работу, как делал до этого тысячи раз». Он лжет себе. Это не то же самое, что казнить воришек или наемников. У его ног — величайший миф. Его убийство может привести к остракизму — или к славе. Капюшон скрывает лицо, но не может скрыть ошеломленного взгляда, пересохшего рта, дрожащих рук.