Спасти президента

— Выходит, умысла вы тут не видите... — уже почти спокойным тоном проговорил Железный Болек.

— Ни боже мой, — откликнулся я и оборвал еще две ромашки. «Не выгонят»! Опять «Не выгонят»!

— Стало быть, это самодеятельность, с похмелья...

— С бодуна! — уверил я, любовно глядя на облысевшие цветочки в руке. — С него, Болеслав Янович! Я их, придурков, сегодня же, по стенке размажу... по статье...

— Значит, так, — перебил меня Железный Болек. — Никаких увольнений накануне выборов. Просто тихо заберите у них кассету, тихо отдайте моему референту, а этих двух идиотов отправьте подальше из Москвы, с глаз долой...

— Сделаем, Болеслав Янович, — истово пообещал я. — Отправим. И, если надо...

— В течение часа ждите референта, — не дослушав, сказал мне Главный президентский администратор, после чего из трубки кремлевского телефона донеслись прерывистые гудки.

— Ждем, — ответил я гудкам. Неужели пронесло?

Следующие четверть часа я потратил на то, чтобы одеться, отдышаться, привести кабинет в порядок, допить остывший кофе, сгонять Аглаю за Шустовым и — пока зам не пришел — немного порепетировать у зеркала суровейшую гримасу (после накачки Железного Болека зверский оскал дался мне с первой попытки). Едва мой заместитель Юра появился в дверях, как я обрушил на его бедную голову весь ледник, который остался в кабинете после разговора по «кремлевке». Напуганный моими лицом и голосом, Шустов посинел и стал беспрерывно шмыгать носом. Он не догадывался, в чем снова виноват, но боялся переспросить начальника; поэтому он лишь кивал и соглашался со всем. В конце концов совершенно уже синий Юра дал мне клятву лично доставить материал, отснятый Мельниковым и Печерским: сразу же, как только как «рафик» с двумя ханыгами въедет в ворота «Останкино». Буквально через пять минут.

— Через три минуты, — грозно уточнил я и жестом выпроводил зама за дверь. Раз уж мне сегодня устроили нагоняй, я тоже обязан отметелить ближайшего подчиненного. Отрицательную энергию нельзя копить в себе, это дурная примета.

Дожидаясь результата, я оборвал еще десятка два ромашек. Потом выпил еще кофе, изучил кофейную гущу на блюдечке. Потом стал раскладывать на столе простенький пасьянс «Голова Медузы». Обычно я не пользовался «Медузой» для гадания, но в этот раз разворачивать «Гробницу Наполеона» было долго, хлопотно, да и небезопасно: вдруг не раскроется?

Как я и надеялся, примитивный пасьянс сошелся без хлопот, и тотчас же в кабинете вновь объявился мой зам с кассетой в вытянутой руке.

— Отсматривали? — строго спросил я, кивая на кассету.

— Нет, — помотал головою замороченный Шустов. — А надо было?

— И не надо было, — лаконично ответил я. — Где сейчас эти двое, Мельников и Печерский?

— Я пока оставил их в тон-ателье, — доложил Юра. — Взять с них объяснительные? Будете гнать?

На мгновение мне очень захотелось ослушаться Железного Болека и все-таки вытурить обоих негодяйчиков из «Останкино», поганой метлой. С убийственной статьей в трудовых книжках, чтоб их ни на один коммерческий канал не взяли, даже уборщиками...

— За что же их гнать? — пожал плечами я и небрежно сунул пленку в верхний ящик стола. — Хорошие инициативные работники. Наоборот, пусть им выпишут премии.

— А... — начал оторопевший Юра, провожая взглядом кассету и одновременно пытаясь не упустить из виду выражение лица начальника. — Ага... Понял... Премии... Ясно... — Глаза моего заместителя чуть было не разъехались в разные стороны. Юрина физиономия сейчас живо напоминала экран старого советского цветного телевизора: блеклые ненатуральные краски, уплывающая вбок картинка, частота строк вдвое выше среднего. Еще одна такая встряска, и к природной близорукости Шустова добавятся благоприобретенные косоглазие плюс нервная трясучка.

— Так надо, Юра, — сжалился я над бедным Шустовым. — Парни во что-то вляпались, сверху велено спустить на тормозах. И не спрашивайте, сам больше ничего не знаю.

На лицо моего зама медленно вернулись нормальная развертка по горизонтали и более-менее приличная цветопередача. Еще не «Sony», но уже не «Рубин».

— У нас есть вакансии в корпунктах, поближе к северу России? — осведомился я, как только цветовая гамма Юриного лица достигла нормы.

Слава Богу, среди недугов Юры склероз отсутствовал.

— За полярным кругом практически везде недобор, — немедленно ответил Шустов. — В Воркуте, Норильске, Верхоянске, Нижне-Колымске... В Нарьян-Маре вообще собкоров не осталось. Их там и было-то всего двое, Шеллер да Михайлов.

— И где они теперь? — полюбопытствовал я. Корреспондентскую сеть я знал плоховато, передоверяя ее своему заму.

— Олега Шеллера поощрили переводом в Париж, — объяснил Юра. — За классные натурные съемки оленеводов, вторая премия на телефестивале в Торонто... А Сережу Михайлова задрала рысь.

— Какая еще рысь? — удивился я.

— Точно не знаю, — шмыгнул носом Шустов. — Рыжая, приблизительно. Возможно, с кисточками на ушах. Поймать все равно не удалось: говорят, ушла в тайгу.

В моем воображении возникли два заснеженных чучела — Мельников с Печерским — в компании рысей, полярных волков, белых медведей и прочей саблезубой голодной живности. Причем, за сотню километров до ближайшей распивочной. Я человек не мстительный, но ведь должна быть в мире справедливость? Пусть Фортуна помогает этим двоим где-нибудь в северных широтах. Если вдруг захочет.

— Ну, что же, — проговорил я, — подготовьте приказ об их временном переводе в Нарьян-Мар. Прямо с сегодняшнего дня, чтоб в воскресенье уже улетели. И скажите в бухгалтерии, пускай оформят все северные надбавки, как положено. Приказ потом передадите Аглае — она сразу и завизирует. Северные рубежи нашей Родины нельзя надолго оголять. Не ровен час нагрянут янки с Си-Эн-Эн.

— Ясно... — повторил Шустов. Осмысленное выражение уже прочно утвердилось на его лице. Долгосрочная командировка к оленям мало чем отличалась от увольнения, но формально не считалась таковым. Теоретически мы посылали на север самых крепких и стойких полпредов нашей телекомпании.

Когда мой заместитель покинул кабинет, я извлек из ящика стола кассету и украдкою принялся ее разглядывать. Вообще-то следовало бы скопировать пленку или хотя бы ее посмотреть, однако я не решался. Меня по-прежнему не оставляло чувство, что Железный Болек все время наблюдает за мной, за каждым моим телодвижением, и в любой момент готов высунуться из портрета Президента над креслом, чтобы пребольно щелкнуть меня по затылку... Нет, не будем искушать судьбу. Послушание — залог долголетия. Александр Яковлевич никогда не испытывал терпение Кремля, а потому и просидел здесь так долго. Его пример — другим наука. Меньше будешь знать — долго не состаришься.

Я решительно завернул кассету в прозрачный полиэтиленовый пакет, для верности заклеил скотчем. (Так и отдам!) Посидел, подумал, посоображал, чего же мне сейчас больше хочется: рискнуть? не рисковать? И того, и другого хотелось примерно одинаково. Я еще раз вгляделся в многозначительные бурые разводы кофейной гущи. Должен ведь я знать, из-за чего я отправляю двух гавриков в тайгу на съедение хищникам? Или не должен? Да — или нет? Сжав в кулаке кубик, я загадал: четная цифра — я немножко посмотрю пленку, нечетная — оставлю, как есть.